Педагогическая мысль эпохи Возрождения.
Эпоха Возрождения дала целый ряд ярких мыслителей, педагогов-гуманистов. Большой вклад в углубление педагогической мысли внесли мыслители-просветители Витторино
да Фельтре, Франсуа Рабле, Мишель Монтень, Эразм Роттердамский, Томас Мор, Томмазо Кампанелло и др., которые систематизировали знания о том, как обучать и воспитывать детей, высказывались за всеобщее, равное общественное воспитание, за всестороннее развитие личности и соединение обучения с трудом.
Итальянский мыслитель Витторина да Фельтре (1378-1446) — это первый школьный учитель нового типа. Он создал школу и назвал ее «Casagiocosa» — «Дом игр», «Дом радости». Написал одноименный трактат. В школе было 80 детей (мальчики и девочки), воспитанники из разных слоев населения. Доказал, что возможно воспитать всех одинаково. Уделял внимание индивидуальному подходу. Указал на необходимость развивать ум, тело, сердце. Уделял внимание физической подготовке. Эстетическое воспитание осуществлялось через рисование. Активно реализовывался принцип самодеятельности и активности. Пропагандировался активный метод обучения — игра. Отсутствовали телесные наказания. В центре обучения были классические языки. Порядок в школе поддерживался с помощью учителя и внеклассного воспитания. Воспитание было религиозным. Доказал, что можно воплотить идеи Возрождения в жизнь.
Успех деятельности «школы радости» объяснялся не только личным достоинством и высочайшей эрудированностью В. да Фельтре, но, главным образом, реализацией им гуманистических идей. Эта школа явилась прообразом классической гимназии последующих столетий.
Голландский гуманист Эразм Роттердамский (1467-1536) связывал изменение государственного и церковного уклада, достижение счастья прежде всего с воспитанием. В педагогическом трактате «О первоначальном воспитании детей» писал о необходимости сочетания античной и христианской традиций при выработке педагогических идеалов. По его мнению, в основе воспитания должен лежать принцип активности, к воспитанию следует приступать с первых лет жизни ребенка. Программа обучения не должна излишне обременять учащихся, чтобы тем самым не отбивать желание учиться.
Он одним из первых заговорил о народном образовании, считал труд критерием нравственности. В памфлете «Похвала глупости» он дал критику палочной дисциплины, бессмысленной зубрежки и грубости учителей средневековой школы. основными задачами нравственного воспитания он признавал воспитание благочестия, чувства долга, развитие у детей интереса к знаниям.
Английский мыслитель Томас Мор (1478-1535) в своей знаменитой «Золотой книжке, столь же полезной, как и забавной, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия» (1516) (краткое название «Утопия») описал идеальное общество, в котором все равны (и мужчины, и женщины), все делится поровну и все живут вместе.
В государстве Утопия (фантастическом острове), все граждане обязаны трудиться (по 6 часов в день), продукты общественного труда распределяются между всеми поровну. От обязательного непосредственного участия в физическом труде освобождены только ученые и лишь до тех пор, пока они оправдывают возлагаемые на них надежды. В противном случае они лишаются своего звания и вновь возвращаются к земледелию или ремеслу.
Воспитание и образование являются задачами государства. Государственные школы должны развить у учеников духовные силы, предоставлять возможности заниматься науками, искусствами, соединить обучение и труд, суть идеи организации трудового воспитания — в школе должны готовить детей к земледелию; то есть эта теория, которую необходимо закрепить на практике.
В этом государстве обучение будущих граждан является всеобщим и обязательным, здесь сохраняется полное равенство независимо от пола ребенка. Дифференциация обучения — по способностям. Основа обучения — классическая литература.
Очень важной для современников Мора была идея об обучении детей исключительно на родном языке, о преимущественно естественнонаучном содержании получаемого ими образования. Интересными и прогрессивными, намного опередившими свое время, были идеи Мора об использовании наглядности при обучении и постоянном самообразовании всех взрослых граждан, независимо от рода их основных занятий. для этого, считал Мор, необходимо устраивать публичные чтения, лекции и т.д.
Большое значение Мор придавал физическому воспитанию, он придерживался афинской системы физического воспитания.
Подробно говорил о женском воспитании: женщины имеют такие же права, что и мужчины, способности не отличаются. Доказал, что женщина может быть и хорошей хозяйкой, и ученым (на примере своей дочери, которая сделала несколько астрономических открытий и воспитывала детей).
Испанский философ, психолог и педагог Хуан Луис Вивес (1492-1540) в психологическом трактате «О душе и жизни» подробно разработал вопрос о памяти и ассоциациях, написал ряд методических сочинений в духе гуманистических идей. Он полагал, что процесс обучения невозможен без проникновения в закономерности процесса познания, а воспитание немыслимо без понимания и учета психофизических закономерностей роста ребенка. Ему первому принадлежит обоснование принципа природосообразности, в дальнейшем подробно разработанного Я.А. Коменским. Будучи воспитателем дочери английского короля, он написал сочинение о воспитании девушек.
Французский ученый-гуманист, писатель Франсуа Рабле (1494-1553) написал книгу «Гаргантюа и Пантагрюэль», в которой обличал пороки средневекового воспитания и обучения и одновременно рисовал идеал гуманистического воспитания, в центре которого — духовное и телесное развитие личности, с разумным режимом для ребенка, многосторонним образованием, развитием самостоятельного мышления и творчества.
Рабле критиковал бесчеловечность воспитания, несуразность и неэффективность обучения в школе, догматическое изучение религиозных текстов. Писал, что отказ от физических и умственных нагрузок, порождает лень, болезни и скуку. В содержание образования включал классические науки (языки, геометрию, арифметику, астрономию). Считал, что все знания можно взять из книг.
Герой романа Гаргантюа сначала учится у глупого, не проявляющего в своем деле усердия учителя — в результате ученик стал только глупее. Затем Рабле раскрывает устремления воспитателя Понократа, который заботится о том, чтобы сделать из Гаргантюа физически сильного, разносторонне воспитанного и образованного человека. Чтение дает пищу для поучительных бесед. Гаргантюа осваивает науки в игровой форме. Умственные занятия чередуются с играми, физическими упражнениями на воздухе, гимнастикой. Он занимается верховой ездой, фехтует, борется, плавает; поднимает тяжести. С воспитанником ведутся беседы, которые помогают ему узнать подлинную жизнь. Вечерами Гаргантюа рассматривает звездное небо. В дождливые дни — пилит дрова, молотит хлеб, посещает ремесленников и купцов, слушает ученых мужей. Порой целые дни проводит на лоне природы. Заботы знающего, заинтересованного в результате своего дела учителя, сделали ученика образованным, умным, трудолюбивым человеком и искусным воином. И для сына Гаргантюа Пантагрюзля, мудрый учитель помог открыть силу знания. Пантагрюэль стал знаменитым ученым, а полученный опыт привел его к истинности знания, которое учит только добру; «как только человек станет добр, мудр и справедлив», он найдет то, что ему нужно в жизни. «Счастлив тот, кш делает людям добро», заключает Рабле.
Таким образом, Рабле утверждал ведущими идеалами в образовании и воспитании — мудрость и мастерство учителя, творение добра.
Ф. Рабле оказал влияние на М. Монтеня, Дж. Локка, Ж.-Ж. Руссо.
Французский мыслитель Мишeль Монтень(1553-1592) в сочинении «Опыты», скептически оценивая религиозное учение о божественном провидении и выражая уверенность в неисчерпаемых возможностях человека, представил концепцию человека нового времени — глубоко образованного и критически мыслящего, основу знаний которого составляет опыт.
Критикуя педантизм и формализм схоластического образования, он противопоставил ему развитие самостоятельного мышления, самодеятельности и активности детей.
Интересны его идеи о развитии человека. Монтень рассматривает ребенка не как уменьшенную копию взрослого, а как природную индивидуальность, которая от рождения обладает первозданной чистотой.
Ребенок превращается в личность по мере развития способности к критическому суждению. Чтобы человек был способен самостоятельно мыслить, ему надо помочь научиться наблюдать, сопоставлять, сравнивать, делать выводы, а не внушать готовые истины/ Поэтому ценность в формировании человеческой личности представляют лишь те знания, которые получены путем эксперимента.
Монтень определил высокую роль физического воспитания, но только в связи с умственным — необходимо воспитывать все вместе. Педагогические идеи М. Монтеня предвосхитили многие идеи, получившие развитие у просветителей XVIII в.
Педагогические идеи итальянского гуманиста Томаза Кампанеллы(1568-1639), выраженные им в книге «Город Солнца», в определенной мере явились развитием идей, предшествовавших ему мыслителей, в том числе и Т. Мора.
«Город Солнца» — это государство, которое подобно Утопии построено на принципах общественной собственности, обязательного и всеобщего труда и предоставления возможности всем гражданам заниматься науками и искусствами. Кампанелла более полно; чем Мор, излагал систему воспитания детей в совершенном обществе.
С 2-х пет, считал Кампанелла, следует начинать общественное воспитание детей.
С 3-летиего возраста учить их правильной речи и азбуке, широко используя наглядные изображения, которыми покрыты буквально все стены домов и стены городские. С этого же возраста должно вестись усиленное физическое воспитание детей. С 8 лет нужно уже начинать систематическое обучение различным наукам. Изучение наук следует сочетать с регулярным посещением различных мастерских, чтобы дать воспитанникам технические знания и возможность сознательного выбора будущей профессии. С 12 лет нужно начинать военную подготовку граждан, независимо от пола, чтобы в случае войны женщины могли участвовать в ней вместе со своими детьми-подростками.
Томмазо Кампанелла подробно рассматривал вопросы трудового воспитания детей, подростков, юношей, точно обозначал содержание труда на каждой возрастной ступени, высказывал мысль о соединении труда с обучением, а обучения с играми и гимнастическими упражнениями. Склонности и способности детей, полагал он, принимаются во внимание при дальнейшем их включении в общественное производство.
Лекция 17. Школа и дошкольное воспитание
в Новое время
Основные лекционные вопросы:
17.1. Характеристика тенденций развития образования в Новое время.
17.2. Педагогические взгляды и деятельность Я.А. Коменского.
17.3. Педагогические взгляды Дж. Локка.
17.4. Педагогические идеи ж-ж Руссо.
17.5. Педагогическая деятельность ИГ Песталоцци.
17.6. Развитие идей ИГ Песталоцци в теории Ф. Фребеля.
Источник
Идеологи позднего Возрождения (Ф. Рабле, Т. Мор, Ульрих фон Гуттен, Эразм Роттердамский)
Очерки об идеологах позднего Возрождения — это часть пятой лекции курса А. В. Луначарского «История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах», прочитанного в 1923–1924 гг. в Коммунистическом университете имени Я. М. Свердлова (1–е изд. — 1924 г., 2–е изд. — 1930 г.). — Публикуем по: А. В. Луначарский. Собр. соч., т. 4. М., 1964, стр. 121–130.
…Тяготение интеллигенции к монархии, от которой ожидался большой прогресс, повышение жизни всего народа, — такое тяготение и является фундаментом замечательного литературного явления — романов Рабле.
Франсуа Рабле, 1 может быть, величайший писатель позднего Возрождения… Это до такой степени курьезная фигура, что на ней надо остановиться.
Рабле был врач; всю свою жизнь он боялся, как бы его не сожгли на костре за ересь, каждую минуту готов был от своей ереси, если нужно будет, отречься. И вместе с тем он был всегда до наглости дерзок и говорил в своих произведениях, в чуть прикрытом виде, необыкновенно колючие, ядовитые остроты по адресу старого мира, духовенства, феодального уклада и средневековой схоластики Рабле в романах «Гаргантюа» и «Пантагрюэль» — необыкновенный весельчак, который с неудержимым юмором рассказывает серию приключений, только не рыцарских, не приключений с волшебниками, как у Ариосто, 2 а приключений довольно сальных, пьяных, курьезных.
Блестящими словечками он сыплет на каждом шагу Скопище его гримас напоминает нагромождение друг на друга всевозможных гротескных фигур в готических соборах; но как там все это объединяется в одно целое, приобретает определенную стройность, так и здесь, в романах Рабле, все говорит о стройном плане и основном целостном замысле.
Рабле на всяком шагу превозносит даже не радость жизни, а прямо чревоугодие, пьянство и сладострастие.
Нет для него лучшего удовольствия, как рассказывать о неимоверных пирах, где жрут всевозможные жирные блюда и сало течет по рукам. Огромно также количество рассказов о том, как выпивают страшное количество вина, и после этого одних пьяниц рвет, другие устраивают невероятные скандалы. Так же он относится и к области сладострастия. В его романах так много неприличного, что, казалось бы, надо считать их порнографией; но все это так грациозно говорится, так естественно, так просто, вы чувствуете, что попросту человек весел и возбужден, и все это не кажется ни на одну минуту зазорным читать.
Это старая галльская манера острить, которая и до Рабле сквозила в так называемых фабльо, в буржуазных и народных сказаниях и анекдотах. У Рабле она нашла свое наивысшее, даже несколько чрезмерное выражение. В конце концов это как–то ошеломляет. Вам кажется, что вы сами не в меру пьяны и не в меру предавались всяким излишествам.
Но хотя этот элемент занимает у Рабле огромное место, содержание его романов им вовсе не исчерпывается — иначе Рабле и Ариосто были бы людьми одного порядка. Ариосто показал всю виртуозность фантазии, и Рабле тоже был великий шут, он рассказывал все эти происшествия, и все кругом тряслось от нутряного смеха.
Но в то время как у Ариосто, сколько бы мы ни раскапывали мишурную оболочку его произведений, вы ничего живого не найдете, у Рабле под грудами жира, под всеми этими бубенцами вы находите замечательные мысли и даже целую эволюцию этих мыслей.
Например, в первом романе рассказывается, как король–отец хочет воспитать своего сына Гаргантюа, хочет сделать из него настоящего человека. Для этой цели он приглашает старых схоластов, ученых, попов. Юмористически рассказывается, как Гаргантюа [^13] лет учился величайшим глупостям и нелепостям, как тратил огромное количество времени на изучение ненужных вещей и даже религии не мог выучиться, потому что она преподносилась ему в виде сухой жвачки. Тогда король–отец выгнал схоластов и пригласил гуманиста. И автор описывает, как гуманисты представляли себе воспитание. Это — одна из замечательных страниц мировой педагогики.
Рабле излагает, как гуманисты ведут обучение. Астрономию преподают во время прогулок под открытым небом, географию — в путешествиях. Каждая вещь дается при изучении в руки ребенку. Это, можно сказать, в некотором смысле уже трудовой метод. У Рабле есть первые проблески настоящей школы, не школы схоластической зубрежки, а обучения в постоянных беседах учителя и ученика, в живом, радостном единении ученика и учителя между собой и с природой, с реальными памятниками прошлого и т. п. Так строится молодая душа. Это — благородные страницы, которые можно включить в любую хрестоматию по истории педагогики.
Во времена Рабле многие стремились к тому, чтобы найти рациональный метод обучения молодых людей; но ничего равного Рабле тогдашняя педагогика не имеет.
И вот Гаргантюа вырастает благодетельным королем.
Это — настоящий просвещенный монарх, который хочет всем дать жить свободно и вмешивается лишь постольку, поскольку хочет провести всюду торжество справедливости. Он создает, между прочим, некое аббатство Телем.
Тут мы приходим к чудеснейшим страницам Рабле, на которых он рисует как бы интеллигентскую утопию.
В этом аббатстве живут прекрасные и умные мужчины и женщины, которые занимаются искусством и наукой.
Рабле описывает, как они живут: у них нет ни собственности, ни прислуги, они не стремятся к наживе и все готовы трудиться, но трудятся в области духа. Это — прекрасные интеллигенты, которые являются своего рода руководителями, оракулами для доброго царя. И действительно, группа французских гуманистов старалась создать вокруг трона своего рода интеллигентскую опричнину, противопоставляя себя и церкви, и феодалам, и, конечно, простому народу, как необразованной черни.
Эти мечты Рабле не исполнились. И во втором романе, в «Пантагрюэле» (который с точки зрения литературной, может быть, еще выше, чем «Гаргантюа»), описывается путешествие сына Гаргантюа — Пантагрюэля к оракулу Бутылки.
«Пантагрюэль» — книга уморительно–веселая, но внутреннее ее содержание показывает, что надежды Рабле уже надломлены.
Богом всего мира и основным вдохновителем для всего культурного строительства провозглашается — Бутылка.
И вот Пантагрюэль направляется к великому оракулу Бутылки, чтобы спросить, какую мудрость она могла бы открыть.
Здесь много всяческих издевательств над духовенством. Дается и великолепное описание того, как воюют между собой папоманы и папефиги, 3 т. е. влюбленные в пап и папопожиратели (под последними Рабле разумеет реформаторов). Рабле, врач, полуматериалист, с ужасом видит, что вдруг откуда–то поперла религия хотя бы и реформаторская, но с попами еще более педантичными, чем старые, он видит, что эти дрязги попов между собой готовы утопить ту надежду, которую он так вдохновенно выразил в «Телеме». 4
Что же оракул Бутылки говорит путникам, когда они достигли его? Оракул Бутылки провозглашает как основу мудрости: «Умерь свои желания». Ясно, что Рабле был в это время разочарован. Рабле понял, что осуществить его лучшие мечты нельзя. И во второй части мы видим сплошное прославление пьянства.
Невольно вспоминаются тут наши интеллигенты, которых любил изображать Чехов. Помните врача, который любил свой идеал, но утопил его и всю жизнь в вине?
Загнанный в темную провинцию, обреченный на повседневное повторение обыденных бытовых поступков, лишенный возможности бороться за любимые им идеи, он все большое, что в нем раньше было, выражает в пьяном бормотании и пьяных песнях к бутылке, в которой он вновь и вновь топит свою неудачную жизнь. Так и старик Рабле потопил свою жизнь в вине.
Рабле умер в 1553 году. Но на него уже легли мрачные тени того грядущего, в которое уперся в конце концов Ренессанс, ибо я уже сказал, что этот «золотой век», рай для самодовольной аристократии, был быстротечным моментом и должен был непременно погибнуть в силу собственных своих внутренних противоречий, как погибла аристократия, так называемая демократия Афин.
Но заглянем еще несколько дальше на север, в Англию.
Если во Франции мы уже встречаем Рабле, который шутить–то шутит, но рядом с шуткой имеет большие идеалы и глубокие мысли, то в Англии мы встречаем писателей, настроенных еще более серьезно, и понятно почему…
…В Англии, более чем где бы то ни было, развивалось властное и все более и более единодержавное королевство, особенно решительное при Генрихе VIII, когда писал Мор, 5 и при королеве Елизавете, когда жили Шекспир и Бэкон.
Томас Мор, по происхождению своему буржуа, занимал высокий пост: он был, как и Бэкон, канцлером. Это был гуманист, гениально одаренный человек, находившийся в переписке со всеми величайшими людьми своего времени.
Томас Мор отмечает все отрицательные стороны пришествия капитализма. Он с ужасом видит, как капитализм приносит с собою кровожадность, убийства, расточение человеческих сил, непосильные тяготы для низов народа. Герой его романа «Утопия», путешественник, рассказывает о том, что король пригласил его к себе в министры. И вот из его ответа королю видно, с каким презрением Томас Мор относился к Генриху VIII. Рассказ о всяких несправедливостях, о тирании, о всех шушуканьях и интригах при дворе Томас Мор устами своего героя заключает следующей моралью: подальше от королей! Не верьте, будто можно хорошим советом на них повлиять; это ужас — быть советником при короле, потому что тебя слушать не будут и ты ежеминутно будешь рисковать своей головой, если ты честен.
Томас Мор не был верующим католиком. Он был для этого слишком гуманистом и образованным человеком (правда, он и не атеист и создает в «Утопии» особую, натуральную религию). Но когда Генрих VIII заявил, что не хочет признать папы, развелся со своей женой, испанской принцессой, и объявил себя наместником Христа в английской церкви, то Томас Мор запротестовал и спрятался под сень католицизма, чтобы положить какой–нибудь предел этой торжествующей коронованной свинье — каковая за это ему и отрубила голову. Томас Мор умер мученической смертью за протест против короля, который по тому времени был настоящим королем капитализма, королем беспощадно начавшего переть из–под земли капитализма.
Труд Мора отмечен той же печатью, что и его жизнь.
Он ищет такого строя, который позволял бы сохранить все выигрышные стороны нового хозяйства, великолепно развить ремесленные учреждения, великолепно поставить земледелие и продвинуться к богатству для всех, но избегнуть при этом отрицательных сторон капитализма.
Мор не хочет поддерживать классовые интересы капиталистов, но он достаточно проникнут духом капитализма, чтобы понять положительные стороны технического прогресса. Его интересует разрешение технического вопроса о правильном хозяйственном и общественном строе, как какого–нибудь инженера может интересовать разрешение технического вопроса, как с наименьшей затратой сил, при помощи таких–то и таких–то машин превратить в цветущий рай землю. Но ведь и инженер в условиях капитализма неизбежно наталкивается на вывод, что так–то так, да капиталисту это невыгодно, он получит мало барыша, и поэтому даже отличный план в жизнь не пройдет… 6 …Интеллигенция дает обществу врачей, юристов, художников. Это как бы какие–то щупальца в деле познания природы и организаторы ряда сторон общественной жизни. В социалистическом обществе, где уже не будет противоположности между интеллигентом и рабочим, каждый специалист известного общественного дела будет ему верой и правдой служить и не будет вступать в конфликты. При капитализме же есть люди, которые должны строить, лечить, судить, но они не смеют быть до конца правдивыми, потому что им приходится вступать при этом в конфликт с правящим классом, а тех людей, которые хотят честно работать, буржуазия сламывает и подчиняет себе, подавляя их протест. И если они не могут убежать, как они стали убегать в последнее время к пролетариату — к классу, который несет с собой свободу для науки, то погибают.
Томас Мор был интеллигентом в лучшем смысле слова. Если бы в интеллигенции таких людей никогда не было, ее можно было бы рассматривать как целиком относящуюся к господствующему классу. Но это не совсем верно именно потому, что в лучших своих элементах она протестует благодаря глубине своих знаний, широте своих горизонтов против строя, создаваемого буржуазией. Буржуазия таких людей разбивала беспощадно. Вот почему Томаса Мора мы считаем мучеником за наше дело, одним из предтеч нашего социального движения, и вот почему во всякой истории социализма он стоит на почетном месте как один из родоначальников его.
«Утопия» Мора — книга чрезвычайно интересная.
В ней очень много странностей, несколько шокирующих нас, но много и необычайно светлого, много необыкновенно интересных представлений о своеобразном социалистическом строе. Мор менее проницателен, чем Бэкон, в смысле техническом он был даже несколько реакционен, несколько уходил назад от капитализма, но это не мешает тому, что прогноз, им сделанный, и картина, им нарисованная, остаются одними из любопытнейших, какие когда–либо создавались в области так называемой утопической литературы. Он назвал свой мнимый остров по–древнегречески «Утопией» (т. е. «нигде»), и от него получили название социалистов–утопистов те благородные люди, которые на заре капитализма, еще не найдя верного, научно обоснованного пути к социализму, тем не менее подготовляли почву для пролетарского массового движения, пролетарской социальной критики. Он — первая громадная фигура этой серии. Мор был человеком, который, заметив быстрый прогресс техники, но понимая и все отрицательные черты капитализма, разрешал, пока еще в мечте, эти проблемы в сторону социализма, в сторону отказа от частной собственности и призывал к организации подлинно научного и единого братского человеческого труда.
Менее значителен гуманизм эпохи Ренессанса в немецких странах.
В Германии была довольно туманная, не обладающая реальной мощью центральная государственная власть.
Крупные феодалы — князья спорили с императором и угнетали подвассальное мелкое рыцарство. Рыцарство разорялось и разбойничало. Крестьянство было обложено непомерными налогами и стонало под их ярмом. Горожане вели непрерывную борьбу за свое существование и за свою независимость, причем в Швейцарии, например, им удавалось отстоять, завоевать и сохранить ее надолго.
Были города и в самой Германии, которые не совсем утеряли независимость, а были и такие города, которые существовали только благодаря союзу города с крупным феодалом.
Императорская власть в общем слаба. Это было страшно пестрое государство. Огромна власть иноземцевпап, которые, пользуясь отсталостью Германии, грабили немилосердно — и десятиной, и продажей индульгенций, и праздниками в Риме, на которые паломники тащили свое последнее золото, и т. д. Католическая церковь с главой в Риме была ненавистна императору, она ненавистна феодалам, ненавистна и самим «пасомым овцам». Она была всем ненавистна и удержалась только тем, что Германия конца XV и начала XVI века еще не вышла из своего средневекового состояния, буржуазия в ней была развита слабее, чем в Италии, Франции, Англии. И, несмотря на такую всеобщую ненависть к церкви, она импонировала и продолжала властвовать.
У немецких гуманистов не могло быть такого проникновения в будущее, какое мы видели у Бэкона, Томаса Мора или даже у Кампанеллы 7 в Италии. У них не могло быть и такой едкой насмешки, соединенной с глубокими идеалами, как у Рабле. И тем не менее они — серьезные писатели, и эту серьезность им дает патриотизм. Они считают раздробленность, растерзанность своей родины унижением для всего народа. Всякая нарождающаяся буржуазия жаждет объединения страны, жаждет устранения внутренних пошлин и поборов со стороны рыцарей; так и эта интеллигенция, которую выдвигала германская буржуазия, требует прежде всего единой Германии. Эта единая Германия должна быть прежде всего Германией справедливой, хотя что такое справедливость — никто хорошенько не знал, и часто подменяли ее утопической «справедливой империей», какая существовала будто бы в старину, при Карле Великом или Фридрихе Барбароссе, якобы благодетельных для народа императорах.
Крупнейшим и сильнейшим из немецких гуманистов был Ульрих фон Гуттен. 8 Очень характерно, что он был рыцарем. Это налагает на него известную печать: когда он строил положительное учение, в нем были призывы возвращаться к прошлому. Правда, он хотел религиозной независимости от пап, и это приводит его в конце его жизни к Лютеру — именно к революционной стороне лютеранства, т. е. к бунту против пап. Но самое общественное строение Германии рисовалось ему как власть рыцарства, объединенного вокруг императора и устанавливающего идеализированный, прекрасный феодальный строй.
Этот характер воззрений Ульриха фон Гуттена свидетельствует об известной ограниченности, близорукости. Но это не просто близорукость. Не было в Германии такой высокой горы, с которой можно было бы взглянуть на мир более широко. Зато свои идеи фон Гуттен проводил мечом и пером. Это был благородный, боевой, несколько авантюристический характер. Он переезжал из одного города в другой, из одной страны в другую и в конце концов поселился в Швейцарии, где и умер в нищете. Рыцарское происхождение дало ему большую отвагу, которая буржуазии мало свойственна, воинственность, задор; и это придает много силы его произведениям. Фон Гуттен был остроумен и язвителен, и так как он в выражении мысли не стеснялся, то это остроумие получалось легкокрылым и метким. Он был одним из участников–составителей памфлетов «Письма темных людей», которые имитировали переписку профессоров, схоластов и попов о своих делишках. Здесь описывается их грызня между собой, их не совсем опрятные приключения. Писал он так хорошо, что многие попы принимали «Письма темных людей» за подлинные письма своих собратьев и очень серьезно к ним относились; они не понимали, что это карикатура на них, а считали, что опубликована подлинная, компрометирующая их переписка. Таких памфлетов у Гуттена много. Они поражают своим блеском и огромной отвагой, которая ему была всегда присуща. Он сохранил доблесть воина и проникся некоторыми лучшими сторонами поднимающейся буржуазной культуры. Но ему свойственна вместе с тем и та ограниченность взглядов, о которой мы уже говорили.
Во многом разнится с ним его партнер, впоследствии отрекшийся от него, когда Ульрих фон Гуттен был беден и умирал. Дезидерий Эразм Роттердамский 9 — скорее голландец, чем германец, — был приверженец и поборник тогдашней всемирной гуманистической латинской культуры. Я говорил вам о том обожании, которым был окружен Петрарка 10 в раннюю пору Возрождения; в XVI веке с таким же обожанием относились к Эразму Роттердамскому. Он был поразительно учен. Гуттен писал понемецки, Эразм Роттердамский писал на изящной латыни, был громадным авторитетом во всех областях тогдашнего знания. Если вы увидите его портрет, писанный Гольбейном, — фотографии этого портрета встречаются часто, — то вы сразу заметите, какое это умное лицо, как строги его черты и уверенна усмешка превосходного ума, сверху вниз смотрящего на современников. Эразм перерос свой век. Он совсем не верил в богословие и, конечно, не был христианином. По своим политическим воззрениям он был передовым представителем тогдашней буржуазии. Он был Вольтером своего времени, великим революционером в области мысли, который своим скептицизмом, своим тонко выраженным сомнением, за которым стояло на самом деле неверие в старые истины, чрезвычайно сильно потрясал основы средневековья. Но делал он это лукаво, осторожно, в определенной дозировке, так, чтобы его не поймали с поличным. И как только на него цыкал папский двор, он моментально прятал, как улитка, рожки. Он готов был каждый час отречься от высказанных мыслей или открыть для себя какую–нибудь лазейку.
Иудина осторожность заставила Эразма Роттердамского самым предательским образом отречься от Гуттена, она заставила его осудить и Лютера в угоду папе. Это делает его фигуру почти предательской по отношению ко всем светлым людям его времени. Эразм был поистине воплощенное двурушничество, неверность и коварство.
Но зато он настоящий, большой синтетический ум, и представляет огромное удовольствие видеть, как он ловко двурушничает, как умеет издеваться над своими могущественными врагами, как умеет прикрыть остроумной метафорой ту или другую ядовитую выходку. И все это делает он во имя свободы мысли, во имя более прогрессивного общества, республиканского буржуазного общества, к которому Эразм Роттердамский, несомненно, имел большое тяготение. Он близок был и переписывался со многими государями, пытаясь на них воздействовать, конечно, в направлении гуманистическом. Это все очень характерно для того периода. Эразм Роттердамский — осторожный, чрезвычайно дипломатичный и ловкий писатель.
Он был остроумнее и гораздо образованнее, чем Гуттен, но не обладал и десятой долей его последовательности, смелости и мужества.
Источник