Около океана при свете свечи вокруг

Содержание

Бродский Иосиф — Около океана
Бродский — Около океана (читает автор)
Около океана при свете свечи вокруг

Бродский Иосиф — Около океана

Бродский Иосиф Александрович (24 мая 1940, Ленинград — 28 января 1996, Нью-Йорк), русский поэт, прозаик, эссеист, переводчик, автор пьес; писал также на английском языке. В 1972 эмигрировал в США. В стихах (сборники «Остановка в пустыне», 1967, «Конец прекрасной эпохи», «Часть речи», оба 1972, «Урания», 1987) осмысление мира как единого метафизического и культурного целого. Отличительные черты стиля — жёсткость и скрытая патетика, ирония и надлом (ранний Бродский), медитативность, реализуемая через обращение к усложнённым ассоциативным образам, культурным реминисценциям (иногда приводящее к герметичности поэтического пространства). Эссе, рассказы, пьесы, переводы. Нобелевская премия (1987), кавалер ордена Почётного легиона (1987), обладатель Оксфордской премии Honori Causa.

«Около океана, при свете свечи; вокруг. «

Около океана, при свете свечи; вокруг
поле, заросшее клевером, щавелем и люцерной.
Ввечеру у тела, точно у Шивы, рук,
дотянуться желающих до бесценной.
Упадая в траву, сова настигает мышь,
беспричинно поскрипывают стропила.
В деревянном городе крепче спишь,
потому что снится уже только то, что было.
Пахнет свежей рыбой, к стене прилип
профиль стула, тонкая марля вяло
шевелится в окне; и луна поправляет лучом прилив,
как сползающее одеяло.

Источник

Бродский — Около океана (читает автор)

Читайте также: План урока океаны земли

«Около океана, при свете свечи; вокруг. «

Источник

Около океана при свете свечи вокруг

НИОТКУДА С ЛЮБОВЬЮ. [2]

* * *
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но неважно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащихся на ковбоях,
я любил тебя больше чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих,
поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
в городке, занесённом снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне –
как не сказано ниже по крайней мере –
я взбиваю подушку мычащим «ты»
за морями, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало повторяя.

СЕВЕР КРОШИТ МЕТАЛЛ. [3]

* * *
Север крошит металл, но щадит стекло.
Учит гортань проговорить «впусти».
Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы, чтоб их согреть в горсти.

Замерзая, я вижу, как за моря
солнце садится, и никого кругом.
То ли по льду каблук скользит, то ли сама земля
закругляется под каблуком.

И в гортани моей, где положен смех
или речь, или горячий чай,
все отчетливей раздается снег
и чернеет, что твой Седов, «прощай».

УЗНАЮ ЭТОТ ВЕТЕР. [4]

* * *
Узнаю этот ветер, налетающий на траву,
под него ложащуюся, точно под татарву.
Узнаю этот лист, в придорожную грязь
падающий, как обагренный князь.
Растекаясь широкой стрелой по косой скуле
деревянного дома в чужой земле,
что гуся по полету, осень в стекле внизу
узнает по лицу слезу.
И, глаза закатывая к потолку,
я не слово о номер забыл говорю полку,
но кайсацкое имя язык во рту
шевелит в ночи, как ярлык в Орду.

ЭТО – РЯД НАБЛЮДЕНИЙ. [5]

* * *
Это — ряд наблюдений. В углу — тепло.
Взгляд оставляет на вещи след.
Вода представляет собой стекло.
Человек страшней, чем его скелет.

Зимний вечер с вином в нигде.
Веранда под натиском ивняка.
Тело покоится на локте,
Как морена вне ледняка.

Через тыщу лет из-за штор моллюск
извлекут с проступившим сквозь бахрому
оттиском «доброй ночи» уст
не имевших сказать кому.

ПОТОМУ ЧТО КАБЛУК ОСТАВЛЯЕТ СЛЕДЫ. [6]

* * *
Потому что каблук оставляет следы – зима.
В деревянных вещах замерзая в поле,
по прохожим себя узнают дома.
Что сказать ввечеру о грядущем, коли

воспоминанья в ночной тиши
о тепле твоих – пропуск – когда уснула,
тело отбрасывает от души
на стену, точно тень от стула

на стену ввечеру свеча,
и под скатертью стянутым к лесу небом
над силосной башней натертый крылом грача
не отбелишь воздух колючим снегом.

ДЕРЕВЯННЫЙ ЛАОКООН. [7]

* * *
Деревянный лаокоон, сбросив на время гору с
плеч, подставляет их под огромную тучу. С мыса
налетают порывы резкого ветра. Голос
старается удержать слова, взвизгнув в пределах
смысла.

Низвергается дождь; перекрученные канаты
хлещут спины холмов, точно лопатки в бане.
Средиземное море шевелится за огрызками колоннады,
как соленый язык за выбитыми зубами.
Одичавшее сердце все еще бьется за два.
каждый охотник знает, где сидят фазаны, — в лужице
под лежачим.
За сегодняшним днем стоит неподвижно завтра,
как сказуемое за подлежащим.

Я РОДИЛСЯ И ВЫРОС В БАЛТИЙСКИХ БОЛОТАХ. [8]

* * *
Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
и отсюда — все рифмы, отсюда тот блеклых голос,
вьющийся между ними, как мокрый волос;
если вьется вообще. Облокотясь на локоть,
раковина ушная в них различит не рокот,
но хлопки полотна, ставень, ладоней, чайник,
кипящий на керосинке, максимум — крики чаек.
В этих плоских краях то и хранит от фальши
сердце, что скрыться негде и видно дальше.
Это только для звука пространство всегда помеха:
глаз не посетует на недостаток эха.

ЧТО КАСАЕТСЯ ЗВЁЗД. [9]

* * *
Что касается звезд, то они всегда.
То есть, если одна, то за ней другая.
Только так оттуда и можно смотреть сюда;
вечером, после восьми, мигая.
Небо выглядит лучше без них. Хотя
освоение космоса лучше, если
с ними. Но именно не сходя
с места, на голой веранде, в кресле.
Как сказал, половину лица в тени
пряча, пилот одного снаряда,
жизни, видимо, нету нигде, и ни
на одной из них не задержишь взгляда.

В ГОРОДКЕ, ИЗ КОТОРОГО. [10]

* * *
В городке, из которого смерть расползалась по школьной карте,
мостовая блестит, как чешуя на карпе,
на столетнем каштане оплывают тугие свечи,
и чугунный лев скучает по пылкой речи.
Сквозь оконную марлю, выцветшую от стирки,
проступают ранки гвоздики и стрелки кирхи;
вдалеке дребезжит трамвай, как во время оно,
но никто не сходит больше у стадиона.
Настоящий конец войны — это на тонкой спинке
венского стула платье одной блондинки
да крылатый полет серебристой жужжащей пули,
уносящей жизни на Юг в июле.
Мюнхен

ОКОЛО ОКЕАНА. [11]

* * *
Около океана, при свете свечи; вокруг
поле, заросшее клевером, щавелем и люцерной.
Ввечеру у тела, точно у Шивы, рук,
дотянуться желающих до бесценной.
Упадая в траву, сова настигает мышь,
беспричинно поскрипывают стропила.
В деревянном городе крепче спишь,
потому что снится уже только то, что было.
Пахнет свежей рыбой, к стене прилип
профиль стула, тонкая марля вяло
шевелится в окне; и луна поправляет лучом прилив,
как сползающее одеяло.

ТЫ ЗАБЫЛА ДЕРЕВНЮ. [12]

* * *
Ты забыла деревню, затерянную в болотах
занесенной губернии, где чучел на огородах
отродясь не держат — не те там злаки,
и дорогой тоже все гати да буераки.
Баба Настя, поди, померла, и Пестерев жив едва ли,
а как жив, то пьяный сидит в подвале,
либо ладит из спинки нашей кровати что-то,
говорят, калитку, не то ворота.
А зимой там колют дрова и сидят на репе,
и звезда моргает от дыма в морозном небе.
И не в ситцах в окне невеста, а праздник пыли
да пустое место, где мы любили.

ТИХОТВОРЕНИЕ МОЁ. [13]

* * *
Тихотворение мое, мое немое,
однако, тяглое — на страх поводьям,
куда пожалуемся на ярмо и
кому поведаем, как жизнь проводим?
Как поздно заполночь ища глазунию
луны за шторами зажженной спичкою,
вручную стряхиваешь пыль безумия
с осколков желтого оскала в писчую.
Как эту борзопись, что гуще патоки,
там ни размазывай, но с кем в колене и
в локте хотя бы преломить, опять-таки,
ломоть отрезанный, тихотворение?

ТЁМНО-СИНЕЕ УТРО. [14]

* * *
Темно-синее утро в заиндевевшей раме
напоминает улицу с горящими фонарями,
ледяную дорожку, перекрестки, сугробы,
толчею в раздевалке в восточном конце Европы.
Там звучит «ганнибал» из худого мешка на стуле,
сильно пахнут подмышками брусья на физкультуре;
что до черной доски, от которой мороз по коже,
так и осталась черной. И сзади тоже.
Дребезжащий звонок серебристый иней
преобразил в кристалл. Насчет параллельных линий
все оказалось правдой и в кость оделось;
неохота вставать. Никогда не хотелось.

С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ВОЗДУХА. [15]

* * *
С точки зрения воздуха, край земли
всюду. Что, скашивая облака,
совпадает — чем бы не замели
следы — с ощущением каблука.
Да и глаз, который глядит окрест,
скашивает, что твой серп, поля;
сумма мелких слагаемых при перемене мест
неузнаваемее нуля.
И улыбка скользнет, точно тень грача
по щербатой изгороди, пышный куст
шиповника сдерживая, но крича
жимолостью, не разжимая уст.

ЗАМОРОЗКИ НА ПОЧВЕ. [16]

* * *
Заморозки на почве и облысенье леса,
небо серого цвета кровельного железа.
Выходя во двор нечетного октября,
ежась, число округляешь до «ох ты бля».
Ты не птица, чтоб улетать отсюда,
потому что как в поисках милой всю-то
ты проехал вселенную, дальше вроде
нет страницы податься в живой природе.
Зазимуем же тут, с черной обложкой рядом,
проницаемой стужей снаружи, отсюда — взглядом,
наколов на буквы пером слова,
как сложенные в штабеля дрова.

ВСЕГДА ОСТАЁТСЯ ВОЗМОЖНОСТЬ. [17]

* * *
Всегда остается возможность выйти из дому на
улицу, чья коричневая длина
успокоит твой взгляд подъездами, худобою
голых деревьев, бликами луж, ходьбою.
На пустой голове бриз шевелит ботву,
и улица вдалеке сужается в букву «у»,
как лицо к подбородку, и лающая собака
вылетает из подворотни, как скомканная бумага.
Улица. Некоторые дома
лучше других: больше вещей в витринах,
и хотя бы уж тем, что если сойдешь с ума,
то, во всяком случае, не внутри них.

ИТАК, ПРИГРЕВАЕТ. [18]

* * *
Итак, пригревает. В памяти, как на меже,
прежде доброго злака маячит плевел.
Можно сказать, что на Юге в полях уже
высевают сорго, если бы знать, где Север.
Земля под лапкой грача действительно горяча;
пахнет тесом, свежей смолой. И крепко
зажмурившись от слепящего солнечного луча,
видишь внезапно мучнистую щеку клерка,
беготню в коридоре, эмалированный таз,
человека в шляпе, сводящего хмуро брови,
и другог, со вспышкой, снимающего не нас,
но обмякшее тело и лужу крови.

ЕСЛИ ЧТО-НИБУДЬ ПЕТЬ. [19]

* * *
Если что-нибудь петь, то перемену ветра,
западного на восточный, когда замерзшая ветка
перемещается влево, поскрипывая от неохоты,
и твой кашель летит над равниной к лесам Дакоты.
В полдень можно вскинуть ружье и выстрелить в то,
что в поле
кажется зайцем, предоставляя пуле
увеличить разрыв между сбившимся напрочь с темпа
пишущим эти строки пером и тем, что
оставляет следы. Иногда голова с рукою
сливаются, не становясь строкою,
но под собственный голос, перекатывающийся картаво,
подставляя ухо, как часть кентавра.

ПРИ СЛОВЕ «ГРЯДУЩЕЕ». [20]

* * *
. при слове «грядущее» из русского языка
выбегают мыши и всей оравой
отгрызают от лакомого куска
памяти, что твой сыр дырявой.
После стольких зим уже безразлично,
что или кто стоит за шторой,
и в мозгу раздаётся не неземное «до»,
но его шуршание. Жизнь, которой,
как дарёной вещи, не смотрят в пасть,
обнажает зубы при каждой встрече.
От всего человека нам остаётся часть
речи. Часть речи вообще. Часть речи.

Я НЕ ТО ЧТО СХОЖУ С УМА. [21]

* * *
Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это –
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать, не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт. Свобода
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.

1. «Часть речи» — название цикла стихотворений Иосифа Бродского, созданного в 1975—1976 гг. (состоит из 20 стихотворений). Этот цикл дал название книге стихотворений, вышедшей в 1977 г. в издательстве Ардис.
Одноименный, но другой по составу сборник избранных стихов поэта был издан в 1990 году в СССР.
Перевод цикла «Часть речи» на английский, сделанный при участии и под редакцией Бродского, включил 15 из 20 стихотворений цикла, порядок которых был также изменен по сравнению с русским оригиналом.
Книга «Часть речи», изданная в 1977 г, включила в себя стихотворения, написанные в последние месяцы жизни поэта на родине и в первые годы эмиграции: с 1972 по 1976. Причиной такого объединения было то, что, по мнению Бродского, на рубеже 1971/72 годов в его поэзии произошли глубокие качественные изменения, во многом определившие новый период его творчества.
По словам Льва Лосева, Бродский «гордился названием книги и включенного в неё одноименного цикла. Мысль о том, что созданное человеком, его „часть речи“, больше, чем человек как биологическая особь или социальная единица, была Бродскому очень дорога. То же название он дал позднее первому репрезентативному сборнику избранных стихов, вышедшему на родине. „Часть речи“ отличается от остальных сборников Бродского тем, что отдельные стихотворения составляют меньшинство. Основной объём — это четыре цикла („Письма римскому другу“, „Двадцать сонетов к Марии Стюарт“, „Мексиканский дивертисмент“ и „Часть речи“)».
Е. Семёнова называет цикл «Часть речи» новой разновидностью русской поэмы XX века. Л. Лосев считает, что цикл носит характер лирического дневника. (вернуться)

2. Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря. — стихотворение написано в 1976 г. в эмиграции.
«Ниоткуда с любовью» — в первой строке положение лирического героя задается по контрасту с названием известного романа из серии, посвященной Джеймсу Бонду, американского писателя Я. Флеминга (1908-1964) «Из России с любовью» («From Russia with Love», 1957) и одноименного фильма (реж. Т. Янг,1963).
Название цикла «Часть речи» можно напрямую отнести и к самому стихотворению: оно читается как часть речи, фрагмент письма — как знака длящегося во времени и пространстве общения между лирическим героем и его адресатом. Об этом свидетельствуют имитационные признаки жанра письма-послания: указание места отправления («ниоткуда») письма, характера послания («с любовью»), времени отправления («надцатого мартобря»), этикетное обращение к адресату («дорогой, уважаемый, милая»).
Цитаты и реминисценции в стихотворении:
Одно из писем в «Записках сумасшедшего» Н.В. Гоголя датировано «Надцатого мартобря. Между днём и ночью» — так Бродский намеренно уже в первом стихе актуализирует мотив безумия как одну из доминант стихотворения. При этом можно предположить, что Бродскому важно не только странное гоголевское сочетание весны и осени (март и октябрь или ноябрь в сумме дают мартобрь), расцвета и угасания, неразличения течения времени, но и то, что не процитировано и осталось за скобками: «между днём и ночью». Очевидно, что смена дня и ночи — зримый признак нашего мира, состояние между — состояние не просто промежуточное и неустойчивое, но и состояние невозможное. Иными словами, герой либо находится уже в ином мире, где суточный цикл не играет никакой роли, царстве теней, либо в состоянии безумия, когда различить день и ночь не представляется возможным.
Стилистически обращения «дорогой, милая» в стихотворном тексте отсылают к поэзии С. Есенина, в частности к стихотворению «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель». Косвенно это подтверждается тем, что состояние эмиграции соотносимо с состоянием плена, есенинская формула «заодно с другими на земле» вполне могла трансформироваться в слова Бродского «неважно даже кто». Кроме того, Бродского с Есениным в данном стихотворении сближает тоска по утраченной родине и предчувствие скорой кончины.
Интертекстуальная отсылка к Маяковскому, ощущающему враждебность окружающего мира и пошлой толпы поэту, оправдана не только очевидной близостью «мычащего „ты“» и «простого как мычание», но и одиночеством поэта-эмигранта на континенте, «держащемся на ковбоях».
Отсылка к есенинскому «Чёрному человеку» создаёт эффект то ли отчаяния на грани безумия, то ли отчаянного безумия, когда двоится реальность окружающего мира и реальность внутреннего «я», усиливая ощущение полного одиночества, экзистенциальной катастрофы. И Есенин, и процитированный выше Маяковский были в Америке, где впоследствии пришлось устраиваться и Бродскому. (вернуться)

3. Север крошит металл, но щадит стекло. — стихотворение развивает тему севера, последовательно разрабатываемую в поэтике Бродского 1970-х—1980-х годов.
«. и вложил перо/в пальцы, чтоб их согреть в горсти. » — контаминация двух образов из разных стихотворений Пушкина. Во-первых, это строки из «Осени» («И пальцы просятся к перу, перок бумаге»), во-вторых, здесь возникает отсылка к «Пророку» за счет общей темы, поддержанной на уровне синонимии приставок и семантической близости корней слов («холод . вложил перо» = «И угль, пылающий огнем, / Во грудь отверстую водвинул») с противопоставлением поэтического жара и поэтического холода.
«. чернеет, что твой Седов, «прощай»» — вспоминая об окончательном расставании с возлюбленной, поэт вновь обращается к образу гибнущего путешественника — на этот раз не корабля («Письмо в бутылке», адресованное Марианне Басмановой), а полярного исследователя.
Выбор имени погибшего первопроходца был, несомненно, продиктован тем, что его именем был назван ледокольный пароход, совершивший двацатишестинедельный дрейф (с 23 октября 1937 года до 13 января 1940 года) в тисках тяжелого льда; «Георгий Седов» не погиб, а был освобожден из ледового плена другим ледоколом.
Текст Бродского тематически перекликается со стихотворением Н. Заболоцкого «Седов» (1937). (вернуться)

4. Узнаю этот ветер, налетающий на траву. — впервые: Континент. 1976. № 10.
Аллюзии на «Слово о полку Игореве».
Один из мотивов цикла «Часть речи» – расставание с родиной, причем он представлен сразу, в первом из стихотворений: «уже не ваш, но / и ничей верный друг вас приветствует с одного / из пяти континентов, держащегося на ковбоях; / я любил тебя больше, чем ангелов и самого, / и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих» («Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…»).
Здесь подразумевается узнавание в американской осени, в американском листопаде – осени и листопада русских.
«. что гуся по полету. » — слегка измененная пословица «видно птицу по полету».
«. не слово о номер забыл говорю полку. «— здесь в трансформированном виде появляется название одного из самых поэтичных памятников древнерусской литературы — «Слова о полку Игореве».
Текст стихотворения строится на метафорическом сопоставлении картин осени и фрагментов русской истории.
Интертекстуальный ключ в стихотворении Осипа Мандельштама «Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма…» (1931). В нем и «татарва», и ассоциативно связанные с ней «князья».
У Бродского воспоминание о «татарве», расправляющейся с князьями, предстает как символ кровопролитной, жестокой истории Отечества – как старинной, так и не столь недавней.
Соседство травы, словно ложащейся под татарву, о которых говорится в первых двух строках стихотворения Бродского, с раненым князем, очевидно, мотивировано историей далекого прошлого – событиями 1223 года, первого столкновения русичей с монголо-татарами – битвы при Калке.
В заключительном четверостишии, названы два претекста-подтекста, непосредственно связанные с «татарской»/ «тюркской» темой этого стихотворения. Это Г.Р. Державин – не только как автор «Фелицы», адресованной «богоподобной царевне / Киргиз-кайсацкия орды», но и как автор «Видения мурзы», прямо заявляющий о своем татарском происхождении: «И в шутках правду возвещу; / Татарски песни из-под спуду, / Как луч, потомству сообщу…»; также это Державин – герой «Стихов о русской поэзии» Мандельштама, указывающего на татарское происхождение автора «Фелицы» и «Видения мурзы». И это «Слово о полку Игореве».
«. ярлык в Орду» письменный документ, который во времена монголо-татарского ига выдавали русским князьям, разрешая им управлять уделами.
Воспоминание о «Слове…» становится средством преодоления забвения и ненапыщенным, но твердым заявлением автора о принадлежности к тысячелетней русской словесности. (вернуться)

5. Это — ряд наблюдений. В углу — тепло. — впервые: Континент. 1976. № 10.
морена. — отложения, накопленные ледником при его движении.
«Через тыщу лет из-за штор моллюск / извлекут с проступившим сквозь / бахрому / оттиском «доброй ночи» уст, / не имевших сказать кому» — реминисценция из стихотворения О. Мандельштама «Нашедший подкову» (1923): «Человеческие губы, которым больше нечего сказать, / Сохраняют форму последнего сказанного слова». (вернуться)

6. Потому что каблук оставляет следы. — впервые: Континент. 1976. № 10.
Первая строчка — яркий пример того, как в поэтическом мире Бродского причина и следствие меняются местами. Ср. такую же операцию в стихотворении «Она надевает чулки и наступает осень. ». (вернуться)

7. Деревянный лаокоон, сбросив на время гору. — впервые: Континент. 1976. № 10.
Деревянный лаокоон. Здесь метафора леса.
Лаокоон — в греческой мифологии троянский прорицатель, возражавший против внесения в город деревянного коня, оставленного ахейцами. В то время, как вместе с сыновьями Л. приносил жертву Посейдону, из моря появились две огромные змеи, растерзавшие сыновей и задушившие самого Л.
Известны многочисленные скульптурные и живописные воспроизведения этого сюжета, характеризующиеся причудливым переплетением тел.
Каждый охотник знает, где сидят фазаны. Несколько измененное мнемоническое правило для запоминания последовательности цветов спектра: «Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан» (т. е. Красный, Оранжевый, Желтый, Зеленый, Голубой, Синий, Фиолетовый). Здесь с помощью этого правила подчеркивается идея определенной последовательности, которую нельзя нарушить. В следующей строчке такая последовательность подчеркивается применительно к ходу времени.
. за вчерашним днем стоит неподвижно завтра, / как сказуемое за подлежащим. Легко заметить, что в самой этой строке подлежащее стоит после сказуемого, не говоря уже о многозначности предлога «за». Таким образом, определить порядок следования или взаимное расположение сказуемого и подлежащего, а соответственно и сравниваемых с ними вчерашнего дня и завтра представляется крайне затруднительным. Исходя из этого сравнения, вчерашний день и завтра могут вполне свободно меняться местами, так же как и главные члены предложения в русском языке, о которых Бродский писал: «Это всего лишь один пример укорочения личности, которое — вместе с самим языком, где глаголы и существительные меняются местами настолько свободно, насколько у вас достанет смелости их тасовать, — воспитывало в нас такую всеобъемлющую амбивалентность чувств, что из десятилетки мы выходили с силой воли, никак не большей, чем у водорослей» («Меньше единицы»).
Интересно также, что слово сказуемое здесь может восприниматься и как грамматический термин, и как «то, что говорится» (если мы воспримем его как страдательное причастие настоящего времени от глагола совершенного вида сказать — операция вполне допустимая в поэтическом мире Бродского, ср. хотя бы обыгрывание того же глагола в «Горбунове и Горчакове»). Если мы будем воспринимать сказуемое и как говоримое, то здесь Бродский практически пересказывает пассаж о чтении стихотворения из «Исповеди» Августина: «То, что уже раздалось, конечно, звучало; оставшееся еще прозвучит, и все закончится таким образом: внимание, существующее в настоящем, переправляет будущее в прошлое; уменьшается будущее — растет прошлое; исчезает совсем будущее — и все становится прошлым» (Augustini Confessiones, XI, 27: 36). Ср. также в стихотворении «Помнишь свалку вещей на железном стуле. »: «сказуемое, ведомое подлежащим, / уходит в прошедшее время, жертвуя настоящим, / от грамматики новой на сердце пряча / окончания шепота, крика, плача». (вернуться)

8. Я родился и вырос в балтийских болотах. — впервые: Континент. 1976. № 10.
Эти строки — отголосок, эхо пушкинских стихов, которыми начинается вступление к “петербургской повести” “Медный Всадник” :
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн .
Называя место собственного рождения, Бродский заявляет о принадлежности к петербургской культуре, объявляет себя русским европейцем. Цитируя всем памятные пушкинские строки, он вписывает свое стихотворение в “петербургский текст” — долгий и величественный ряд произведений русской литературы, посвященных “граду Петрову” — пронизанных и просветленных общими смыслами, постоянно цитирующих и окликающих друг друга.
У истоков “петербургского текста” находится именно “Медный Всадник”. Пушкин создал образ города, главные черты которого были унаследованы и отражены другими авторами, писавшими о Петербурге.
Но обращение Бродского с текстом “Медного Всадника” неожиданно и парадоксально. Цитируя вступление к поэме, в котором воспеваются “юный град, полночных стран краса и диво” и его венценосный творец, автор стихотворения “Я родился и вырос в балтийских болотах, подле…” не замечает самого Петербурга. Города как будто бы нет. Бродский совершает демонстративный отказ от пушкинской темы величия Петербурга и величия его создателя.
Это как бы город-мираж, не существующий наяву. Кроме того, Петербург город погибший и в некотором смысле для Бродского не существующий: ведь он родился и вырос в советском Ленинграде. (вернуться)

9. Что касается звезд, то они всегда. — Впервые: Континент. 1976. № 10.
«Как сказал, половину лица в тени / пряча, пилот одного снаряда. » Возможно, имеется в виду американский астронавт Нейл Армстронг (род. 1930) — первый человек, ступивший на поверхность Луны 20 июля 1969 г. (вернуться)

10. В городке, из которого смерть расползалась. — Впервые: Континент. 1976. № 10.
Комментарий Бродского: «Точно могу сказать — 73-й год. Поездка в Германию, в Мюнхен, потому что еще когда жил в отечестве, меня в мое отсутствие выбрали в Баварскую академиюdes Schoene Kunst [изящных искусств — нем.].
Членом Баварской академии был в свое время Шикльгрубер [настоящая фамилия Адольфа Гитлера]. Вообще у меня отношение к Германии довольно однозначное, окрашенное войной в сильной степени. Но вот я там оказался, и имел место роман с девицей, которую я знал еще с Вены. Все это примерно и описано — в частности, венский стул» (ПМ). (вернуться)

11. Около океана, при свете свечи. — Впервые: Континент. 1976. № 10.
Шива. Один из верховных богов в индуистской мифологии, часто изображается с четырьмя или шестью руками. (вернуться)

12. Ты забыла деревню, затерянную в болотах. — Впервые: Континент. 1976. № 10.
Пестерев. Константин Борисович Пестерев, в доме которого Бродский снимал комнату, находясь в ссылке в д. Норенской.
Пустое место. См. подробно о мотиве пустоты и пустого места у Бродского в: Лотман Ю. М., Лотман М. Ю. Между вещью и пустотой: (Из наблюдений над поэтикой сборника Иосифа Бродского «Урания») // Лотман Ю. М. Избранные статьи. В 3 т. Таллин, 1993. Т. 3. С. 294-307. (вернуться)

13. Тихотворение мое, мое немое. — Впервые: Континент. 1976. № 10.
В первой строчке содержится также игра слов, позволяющая услышать здесь и «е-немое» (e-muet) и одновременное признание и отрицание авторства («моё — не моё» соотносящееся с неоднократными высказываниями Бродского о том, что поэт пишет под диктовку языка.
. куда пожалуемся на ярмо и / кому поведаем, как жизнь проводим. Бродский здесь цитирует популярный духовный стих «Плач Иосифа Прекрасного»: «Кому повем печаль мою, / Кого призову к рыданию» (см. об этом: Безносое Э. О смысле некоторых реминисценций в стихотворениях Иосифа Бродского. С. 188). (вернуться)

14. Темно-синее утро в заиндевевшей раме. — Впервые: Континент. 1976. № 10.
. насчет параллельных линий / все оказалось правдой — входящая в элементарную школьную программу теорема Евклида о том, что параллельные линии не пересекаются, подтвердилась применительно к судьбе поэта, оказавшегося отделенным от мира, в котором жил и в котором продолжали жить его родители.
Отделенным без надежды на встречу. «Геометрический» образ, связанный с теоремой Евклида о параллельных линиях (и ее преодолении в геометрии Лобачевского — см. комментарий к «Келломяки») неоднократно появляется в поэзии Бродского. (вернуться)

15. С точки зрения воздуха, край земли. — Впервые: Континент. 1976. № 10.
С точки зрения воздуха. Здесь Бродский прибегает к одному из своих излюбленных приемов, введению точки зрения «с высоты». Можно выделить целый комплекс текстов, в которых этот прием особенно значим. См. «Осенний крик ястреба».
совпадает . с ощущением каблука. Отсылка к стихотворению «Север крошит металл, но щадит стекло. »: «То ли по льду каблук скользит, то ли сама земля / закругляется под каблуком». Ср. также стихотворение «Потому что каблук оставляет следы — зима».
. сумма мелких слагаемых при перемене мест. Обыгрывается школьное арифметическое правило «при перемене мест слагаемых сумма не изменяется», в котором «перемена мест» становится понятием географическим.
. крича / жимолостью, не разжимая уст. Возможно, отсылает к стихотворению О. Мандельштама «Я молю, как жалости и милости. » (1937), где также появляются образы жимолости («Я молю, как жалости и милости, Франция, твоей земли и жимолости. ») и воздуха («В легком декабре твой воздух стриженый. ») — ср. сходство значений глаголов стричь и скашивать.
Также перекликается с образом жимолости в стихотворении Цветаевой «Оставленного зала тронного. » (1923): «Чувств обезумевшая жимолость, / Уст обеспамятевший зов». (вернуться)

16. Заморозки на почве и облысенье леса. — Впервые: Континент. 1976. № 10.
заморозки на почве. Ср. «промерзлый» дол в указанном ниже стихотворении А. С. Пушкина.
облысенье леса. Образ восходит к строкам В. Хлебникова «Леса лысы. / Леса обезлосили. Леса обезлисили», которые цитирует в своем некрологе Хлебникову В. Маяковский.
нечетного октября. Отсылка к традиции «октябрьских» стихотворений А. С. Пушкина (связанных с 19 — нечетного октября, лицейской годовщиной), и прежде всего к отрывку «Осень» («Октябрь уж наступил — уж роща отряхает. », 1833), также начинающемуся описанием осеннего пейзажа и заканчивающемуся описанием творческого процесса, с использованием, как и у Бродского, образа пера.
. всю-то / ты проехал вселенную. Цитата из фольклорного (или квазифольклорного) романса: «Всю-то я вселенную проехал / Нигде милой не нашел». См.: Петрушанская Е. Музыкальный мир Иосифа Бродского. С. 68.
. за бугром в чистом поле на штабель слов / пером кириллицы наколов — эти строки перекликаются со строками Мандельштама из «Шума времени»: «Все трудней перелистывать страницы мерзлой книги, переплетенной в топоры при свете газовых фонарей. Вы, дровяные склады — черные библиотеки города — мы еще почитаем, поглядим». Метафора Бродского, описывающая процесс создания стихотворения, помимо соотнесенности с указанным выше пушкинским текстом, типологически связана с процитированным фрагментом из Мандельштама.
Штабель слов возникает по аналогии с общеязыковым штабель дров. Ср. вэтой связи реплику Бродского по поводу стихотворения Р. Фроста «Поленница»:
«Кончается это стихотворение Фроста так: человек набредает на штабель дров и понимает, что только тот, у кого на свете есть какие-то другие дела, мог оставить свой труд, «труд свой и топора».
И дрова лежат, «и согревают топь / Бездымным догоранием распада». Перед нами формула творчества, если угодно. Или завещание поэта. Оставленный штабель дров. Тут можно усмотреть параллель с катреном, с оставленным стихотворением» (Волков 1998: 102). С другой стороны, метафора возникает как переоформление пословицы «Что написано пером, того не вырубишь топором».
Кроме того, в контексте стихотворения, которое написано через несколько лет после высылки поэта за пределы родной страны, актуализируется целый ряд значений, связанных с ситуацией изгнания. С этой точки зрения интересно прежде всего предложно-падежное сочетание «за бугром», которое, помимо прямого значения, описывающего условное пространство, где развертывается действие стихотворения, входит в текст в переносном значении «за пределами Советского Союза»; кроме этого, в контексте цикла «Часть речи», в который входит анализируемый текст, возникает параллель с хрестоматийно известной фразой из «Слова о Полку Игореве»: «О Руская земле Уже за шеломянемъ ecu!»
Подробнее о мотиве «творческой осени» в поэзии Пушкина и Бродского см.: Ранчин А. М. «На пиру Мнемозины. «: Интертексты Бродского. С. 240-255 (вернуться)

17. Всегда остается возможность выйти из дому на. — Впервые: Континент. 1976. № 10.
. и улица вдалеке сужается в букву «У», как лицо к подбородку — часто встречающееся у Бродского «буквенное сравнение».
Ср. в стихотворении «Лагуна»: «в улицах узких, как звук «люблю»».(вернуться)

18. Итак, пригревает. В памяти, как на меже. — Впервые: Континент. 1976. № 10.
(вернуться)

19. «Если что-нибудь петь, то перемену ветра. — Впервые: Континент. 1976. № 10. (вернуться)

20. . и при слове „грядущее» из русского языка. — Впервые: Континент. 1976. № 10.
Бродский в одном из интервью так пояснил образ мыши в этом стихотворении: «В какой-то мере он относится к фонетике русского слова «грядущее», которое фонетически похоже на слово «мыши». Поэтому я раскручиваю его в идею, что грядущее, то есть само слово, грызет — или как бы то ни было, погружает зубы — в сыр памяти» (БКИ, С. 59-60). (вернуться)

21. Я не то что схожу с ума, но устал за лето.. — Впервые: Континент. 1976. № 10.
Шираз — город на юго-западе Ирана, родина поэтов Саади и Хафиза. (вернуться)

Источник