«Это было у моря» И. Северянин
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа…
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
Дата создания: февраль 1910 г.
Анализ стихотворения Северянина «Это было у моря»
Стихотворение «Это было у моря» было написано двадцатитрехлетним поэтом в феврале 1910 года, когда он уже стал своим в литературных кругах. Стихотворение представляет собой поэму-миньонет, с особой, так называемой твердой стихотворной формой, изобретенной самим Северяниным.
Некоторая декадентская манерность не умаляет прелести стилизованного «под старину», (готику, как сказали бы сегодня) стихотворения. Произведения такого рода, уводящие от реальности, создающие иллюзорные миры, были особенно популярны в предвоенной стране, раздираемой противоречиями и потерявшей управление. Тревожные предчувствия ужасных событий обостряли восприятие людей, дезориентировали, будили чувственность, что и отражено в миниатюрном произведении.
Автор использует следующие средства художественной выразительности:
- эпитеты – «ажурная пена», «отдавалась грозово»;
- инверсию – «встречается редко», «проспала госпожа»;
- синекдоху – «играла Шопена», «истомила пажа»;
- синтаксический параллелизм – «было все очень просто, было все очень мило», «где волна…, где …пена»;
- многосоюзие – «и дала…, и истомила…, и полюбила»;
- оксюморон – «госпожа спала рабыней»;
- лексический повтор – «это было у моря, где…», «….отдавалась, отдавалась…»;
- антонимы – «госпожа – рабыня»;
- ряды однородных членов предложения – «просила перерезать, дала, истомила, полюбила», «отдавалась, отдавалась, проспала»;
- эллипсис – «где (шуршит) ажурная пена (волн)», «…половину (пажу)»;
- перифраз – «госпожа – королева»;
- авторский неологизм – «грозово»;
- анафору – «и пажа …, и пажа …».
Противопоставление социального статуса персонажей усиливает драматическую интонацию, которую стремится передать автор. Можно с уверенностью сказать, что талантливый автор поэтизирует грех, выказывает претензию на оригинальность, элитарность (играла Шопена), стремится произвести на читателя впечатление.
Царственный гранат – символ власти – выбран автором не случайно: его брызжущий при разрезании пурпурный сок – отсылка к нахлынувшей страсти и одновременно к цвету королевской мантии. Вдобавок в контексте произведения экзотический гранат выступает неким запретным плодом, искушающим героев – его разрезание символизирует падение последней моральной преграды.
Почувствовать себя простой женщиной, сбросив оковы благопристойности так же, как и ощутить свою власть над подданным – истомить его – всего лишь каприз владетельной экстравагантной женщины, но для пажа он может оказаться роковым.
Источник
Пастернак это было у моря
Художник М. Е. Новиков
А 59 Поэзия Бориса Пастернака. Монография.- Л.: Сов. писатель, 1990.- 368 с. ISBN 5-265-01492-6
Одна из первых советских книг о Борисе Пастернаке, выходящая к 100-летию со дня рождения поэта, рассматривает его художественную систему в тесных связях с русской и мировой культурой XX века.
(С) Издательство ISBN 5-265-01492-6 сСоветский писатель*. 1990 г.
Памяти Евгения Muxнова — художника
Борис Леонидович Пастернак (1890-1960), «талант исключительного своеобразия», как сказал о нем М. Горький, внес незаменимый вклад в русскую поэзию советской эпохи и мировую поэзию XX века. Высокое мастерство и неповторимая тональность стихов выдвинули Пастернака на одно из первых мест в мощном поэтическом движении 1910-1920-х годов, на стыке исторических эпох, и обеспечили ему очевидную репутацию в поэзии последующих десятилетий. Однако эти две стороны — мастерство и тональность, поэтика и пафос — далеко не всеми и не всегда воспринимались в единстве. Для многих современников они распадались, вступали в противоречие, да и внутри каждой из них виделся свой запутанный узел. Главной причиной тому была сложность поэтического строя Пастернака, «непонятность» его стихов: форма их многим, в частности и Горькому, казалась не в меру субъективной, самодовлеющей, в ущерб содержанию или в отрыве от него. Поэзия Пастернака долгое время была предметом споров и разноречивых, зачастую резко осудительных оценок. Сегодня эти споры, в основном, дело прошлое, облик Пастернака все яснее предстает в своей внутренней, органической целостности. Но и сегодня, конечно же, он не разгадан до конца. Вряд ли кто будет в наше время с ходу и всерьез «отрицать» Пастернака, но перед каждым-думаю, что так,-перед каждым при чтении Пастернака возникают те или иные трудные проблемы.
В общем-то оно и хорошо. Пастернак недоступен для тех, кто ждет от стихов подтверждения очевидного, того, что он и без стихов знает; кто свое «не понимаю» произносит без внутреннего смущения, не ставя при этом задачи непременно постараться понять; кто, тем более,-бывает и такое,-скажет «не понимаю» с неким даже превосходством над «непонятным» автором. Перед читателем заинтересованным, способным углубиться в стихи Пастернак в заостренной форме ставит вопрос об особых свойствах поэтического сознания — не только вопрос «как читать стихи», но и «как стихи пишутся, создаются». И вполне возможно, что после Пастернака другие, кажущиеся простыми стихи откроют перед читателем свои тайны и секреты, которых он, обманутый их простотой, раньше не замечал. А Пастернак. Пастернак по мере привыкания к нему обязательно станет проще и доступнее.
На этот счет, однако, существуют разные точки зрения в плане историко-литературном. Пастернака, поэта действительно исключительного, ни на кого не похожего, нередко относят к авангарду, к тем явлениям искусства XX века, которые «взрывают» привычные представления об искусстве. Сама «непонятность» его в таком контексте становится по-своему понятной, в том смысле, что предполагает какие-то небывалые способы восприятия стихов.
Настоящая книжка противостоит такому толкованию. Я не верю в революции, которые якобы происходят в искусстве, двигают или убивают искусство. «Непонятные» стихи бывали и до Пастернака, и кто-то из ближайших современников тоже видел в них сокрушение основ. Потом к ним привыкали, многие из них становились классикой — не за счет ломки читательского восприятия, а путем его естественного углубления и обогащения.
Эту книжку я писал без малого двадцать лет. Писал с перерывами, но можно сказать, что и постоянно: вникал, продумывал, сомневался, переделывал. Неоднократные попытки напечатать ее в завершенном на конкретный момент варианте по посторонним причинам раньше не удались. Нет худа без добра — было время не раз все взвесить, выработать определенный, по крайней мере для себя самого, подход к материалу.
Своеобразие и мастерство Пастернака чаще всего в критике демонстрируют посредством разрозненных цитат, вырывая из текста наиболее характерные образы, строфы, строчки. Я стремился по возможности дать разбор целых стихотворений, показать движение поэтической мысли. Так очевиднее главное: стихи Пастернака преображают действительность, но они прекрасно «знают», что и как они преображают,- в основе их всегда конкретная предметная или психологическая реальность, с которой Пастернак и имеет дело, которой бесконечно дорожит.
Отдаю себе отчет, какая опасность возникает при «объяснении», конкретном толковании стихов Пастернака: легко получить анализ «наоборот» — от образа к «реалиям». Стихи Пастернака не ребус, чтение их никак не может быть сведено к разгадыванию. В процессе неторопливого общения с его поэзией понимание многих образов и деталей приходит со временем и как-то само собой — в какой-то момент постигаешь, что дело здесь не в «субъективистском произволе», как о том писали критики, а в чрезвычайной, неожиданной, почти сверхъестественной чуткости наблюдения и впечатления. В литературоведческом разборе невозможно воспроизвести этот длительный, как правило, процесс, приходится объяснять стихи, в какой-то мере лишая читателя той радости соучастия в творчестве, которую щедро дарит Пастернак,-приходится, чтобы расшатать представление, будто многие стихи Пастернака вообще не поддаются прочтению. Одно утешение-что Пастернак неисчерпаем, всего не объяснишь и что это лишь этап восприятия: главное-выход к развернутой системе Пастернака, к неповторимо-оригинальному и целостному миропониманию. Оно рождается, движется, разрастается вместе со стихами, стихи — не средство его выражения, а способ его самоосуществления. «Сестра моя — жизнь» назвал Пастернак свою, может быть, самую органичную книгу (1922). И это сразу — образ, он концентрирует содержание книги и одновременно растворяется в ней, в ее причудливой и бесконечно богатой структуре. Идею книги можно пересказать языком понятий, но это будет бледная тень по сравнению с тем «разливом» жизни, который настигает и захлестывает нас в самих стихах. Не продираться сквозь форму к смыслу, а в ней самой открывать реальность жизненную, мировоззренческую, философскую,-так вообще читаются стихи, любые стоящие стихи; в случае с Пастернаком этот процесс усложнен, но в принципе он остается тот же.
Путь Пастернака-поэта имеет свою логику, вершины полного торжества и трудные, противоречивые моменты. В этой книге сохранена хронологическая канва; анализируя мотивы и поэтику
Пастернака, я стремился показать своеобразие разных этапов его эволюции. Но в строгом смысле книга не является монографией, в ней преобладает проблемный подход к материалу. В центре внимания здесь мировосприятие и творческий метод Пастернака в их движении и целостности. Материал расположен неравномерно, что-то выдвинуто вперед, а что-то затронуто вскользь. И хронологические рамки часто нарушаются в целях подчеркивания сквозных и основополагающих для Пастернака принципов и направлений поэтической мысли.
Жизнь Пастернака не изобиловала внешними событиями. Она рассказана им самим в автобиографической прозе «Охранная грамота» (1930), «Люди и положения» (1956) и лирически выражена в стихах. В книге даны самые необходимые биографические сведения и отдельные подробности, важные для понимания конкретных стихотворений.
Приношу глубокую благодарность Е. Б. Пастернаку и Е. В. Пастернак, которые открыли мне доступ к материалам, внимательно, с пониманием отнеслись к моей работе и высказали по ней целый ряд важных соображений и пожеланий.
сСЕСТРА МОЯ — ЖИЗНЬ»
О центральной идее лирики Пастернака
Про название книги Пастернака «Сестра моя — жизнь» Марина Цветаева, подчеркивая исключительность Пастернака, сказала, что так не говорят, так к жизни не обращаются. Это неверно: говорят, обращаются.
Источник
Это было у моря: 10 знаменитых стихотворений Игоря Северянина
Александра Шаповал
Многим, наверняка, знакомы его звучные «Ананасы в шампанском» и «Я, гений Игорь-Северянин». Смелая романтизация городских и салонных образов, инновационная подача: словотворчество, аллитерация, диссонансные рифмы, музыкальность фраз – не могут не привлекать внимания. Придуманный и прославленный поэтом «эгофутуризм» выражается в звонких, несущихся, уверенных стихотворных конструкциях, в провозглашении торжества индивидуализма, с центральной ролью человеческого «эго», первенства желаний и их удовлетворения.
Будущий поэт, урождённый Игорь Васильевич Лотарёв, появился на свет 4 мая 1887 года в Санкт-Петербурге, в семье военного инженера. Среди дальних родственников Игоря были такие известные люди, как русская революционерка Александра Коллонтай, историк Николай Карамзин, поэт Афанасий Фет. После разрыва родителей, 9-летний мальчик переехал из Петербурга во Владимировку, имение тёти и дяди в Новгородской губернии, под Череповцом. Четыре года он проучился в Череповецком реальном училище, затем уехал с отцом на Дальний Восток, но, в конце концов, вернулся в Петербург к матери.
В 1904 году стали появляться его первые публикации. Долгое время, вплоть до признания, самиздатские тоненькие брошюрки с вычурными и смелыми названиями и стихами — «Зарницы мысли» (1908), «Интуитивные краски» (1908), «Колье принцессы» (1910), » Квадрат квадратов» (1910), «Качалка грёзэрки» (1912) — по-настоящему шокировали общественность. Так, широко известным стал возмущённый отзыв на одно из стихотворений самого Льва Толстого.
Первый и самый крупный успех пришёл к молодому поэту в 1913 году после выхода сборника «Громокипящий кубок», предисловие к которому было написано Фёдором Сологубом. Смелый Северянин был встречен публикой с большим воодушевлением: его многочисленные «поэзоконцерты» пользовались большой популярностью в двух столицах в течение 1913—1914 годов. Затем начались турне по России совместно с кубофутуристами — Маяковским, Кручёных, Хлебниковым.
В 1914—1915 годах последовали сборники «Victoria regia», «Златолира», «Ананасы в шампанском», но их успех не был таким беспрекословным, как успех «Кубка». В 1915—1917 годах Северянин в основном занимался поддержкой молодых поэтов: организовывал совместные выступления, турне, издавал сборники. 27 февраля 1918 года во время «поэзовечера» в Большой аудитории московского Политехнического музея он был избран «Королём поэтов», обойдя Владимира Маяковского.
После революции 1918 года Северянин сразу же уехал в Эстонию, где ещё до этого купил дачу в местечке Тойла. Последующие двадцать четыре года до самой смерти он прожил в Эстонии, гастролируя с выступлениями во Франции и Югославии. В 1921 году поэт женился на эстонке Фелиссе Круут.
Поздняя лирика Северянина несколько отличается от стиля 1910-х годов: сохраняя оригинальность, она более спокойна и выдержанна. Среди самых известных произведений этого периода можно назвать стихотворения «Соловьи монастырского сада», «Классические розы», автобиографические романы в стихах «Колокола собора чувств», «Роса оранжевого часа», «Падучая стремнина» и сборник сонетов «Медальоны» (портреты классиков и современников: писателей, художников, композиторов).
Кроме стихосложения, Северянин стал одним из крупнейших переводчиков эстонской поэзии на русский язык. Также он переводил Адама Мицкевича, Поля Верлена, Шарля Бодлера.
Последние годы жизни Северянина выпали на Вторую мировую войну: присоединение Эстонии к Советскому Союзу (1940), оккупацию Эстонии фашистами, преследование со стороны эстонских националистов и Гестапо. Поэт умер от сердечного приступа в занятом немцами Таллине, в 54 года, и был похоронен на городском Александро-Невском кладбище.
В день памяти Игоря Северянина «Вечерняя Москва» предлагает вам вспомнить его самые известные стихотворения.
1. Сонет (1908, из сборника «Громокипящий кубок»)
Я коронуюсь утром мая
Под юным солнечным лучом.
Весна, пришедшая из рая
Чело украсить мне венцом.
Жасмин, ромашки, незабудки,
Фиалки, ландыши, сирень
Жизнь отдадут — цветы так чутки! —
Мне для венца в счастливый день.
Придёт поэт, с неправдой воин,
И скажет мне: «Ты быть достоин
Моим наследником; хитон,
Порфиру, скипетр — я, взволнован,
Даю тебе. Взойди на трон,
Благословен и коронован».
2. Ноктюрн (1908, из сборника «Громокипящий кубок»)
Бледнел померанцевый запад,
В горах голубели туманы,
И гибко, и цепко сплетались
В объятьях над вами лианы.
Сквозь кружева листьев ажурных
Всплывали дворцов арабески,
Смеялись алмазы каскадов
Под их пробуждённые плески.
Вам слышался говор природы,
Призывы мечтательных веток,
И вы восхищалися пляской
Стрекоз, грациозных кокеток.
Растенья дышали душисто
Вечерним своим ароматом,
И птицы, блаженствуя, пели —
Как вы, восхищаясь закатом.
Весь мир оживал при закате
По странной какой-то причуде.
И было так странно, так дивно
Вам, жалкие тёмные люди!
И было вам всё это чуждо,
Но так упоительно ново,
Что вы поспешили. проснуться,
Боясь пробужденья иного.
3. Увертюра (1910, из сборника «Колье принцессы»)
Колье принцессы — аккорды лиры,
Венки созвездий и ленты лье.
А мы, эстеты, мы — ювелиры,
Мы ювелиры таких колье.
Колье принцессы — небес палаццо,
Насмешка, горечь, любовь, грехи,
Гримаса боли в глазах паяца.
Колье принцессы — мои стихи.
Колье принцессы, колье принцессы.
Но кто принцесса, но кто же та —
Кому все гимны, кому все мессы?
Моя принцесса — Триумф-Мечта!
4. В парке плакала девочка (Всеволоду Светланову) (1910, из сборника «Громокипящий кубок»)
В парке плакала девочка: «Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка,-
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю».
И отец призадумался, потрясенный минутою,
И простил все грядущие и капризы, и шалости
Милой, маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.
5. Это было у моря (1910, из сборника «Громокипящий кубок»)
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж.
Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было всё очень просто, было всё очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа.
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
6. Сонаты в шторм (1911, из сборника «Громокипящий кубок»)
На Ваших эффектных нервах звучали всю ночь сонаты,
А Вы возлежали на башне на ландышевом ковре.
Трещала, палила буря, и якорные канаты,
Как будто титаны-струны, озвучили весь корвет.
Но разве Вам было дело, что где-то рыдают и стонут,
Что бешеный шторм грохочет, бросая на скалы фрегат.
Вы пили вино мятежно. Вы брали монбланную ноту!
Сверкали агаты брошек, но ярче был взоров агат!
Трещала, палила буря. Стонала дворцовая пристань.
Кричали и гибли люди. Корабль набегал на корабль.
А вы, семеня гранаты, смеясь, целовали артиста.
Он сел за рояль, как гений,- окончил игру, как раб.
7. Рондо оранжевого заката (1913, из сборника «Ананасы в шампанском. Поэзы»)
Невымученных мук, невыгроженных гроз
Так много позади, и тяжек сердца стук.
Оранжевый закат лианами оброс
Оранжевый закат! ты мой давнишний друг,
Как лепеты травы, как трепеты берез,
Как щебеты мечты… Но вдруг изменишь? вдруг?
Заплакать бы обжогом ржавых слез,
В них утопить колечки змейных скук
И ждать, как ждёт подпоездник колёс,
8. Увертюра (1915, из сборника «Ананасы в шампанском. Поэзы»)
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чём-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрёкот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!
9. Классические розы (1925, из сборника «Классические розы»)
Как хороши, как свежи были розы
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
В те времена, когда роились грёзы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!
Прошли лета, и всюду льются слёзы…
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…
Как хороши, как свежи были розы
Воспоминаний о минувшем дне!
Но дни идут — уже стихают грозы
Вернуться в дом Россия ищет троп…
Как хороши, как свежи будут розы
Моей страной мне брошенные в гроб!
10. Розы во льду (1934, из сборника «Очаровательные разочарования»)
Источник