Мендельсон М.О. Реализм и символизм в повести «Старик и море» Э. Хемингуэя
Как реалистическое, так и романтическое бросается в глаза, едва мы открываем книгу. Вот описание внешности рыбака: «Старик был худ и изможден, затылок его прорезали глубокие морщины, а щеки были покрыты коричневыми пятнами неопасного кожного рака, который вызывают солнечные лучи, отраженные гладью тропического моря. Пятна спускались по щекам до самой шеи, на руках виднелись глубокие шрамы, прорезанные бечевой, когда он вытаскивал крупную рыбу».
Здесь все изображено со свойственной Хемингуэю четкостью и сдержанностью. Но писатель продолжает: «Однако свежих шрамов не было. Они были стары, как трещины в давно уже безводной пустыне». Хемингуэй не просто вводит в повествование образ, придающий дополнительную глубину реалистической зарисовке внешнего облика старика, — он открывает завесу мира, где господствуют необычно острые чувства, где царит приподнятость. Романтическую окраску придает рассказу и возникающий тут же образ паруса. Размеренное описание повседневных дел неудачливого рыбака Хемингуэй перебивает таким замечанием: «Парус был весь в заплатах из мешковины и, свернутый, напоминал знамя наголову разбитого полка».
В повести «Старик и море» есть немало такого, что весьма характерно для Хемингуэя, но есть также нечто непривычное для него.
В основу произведения положен подлинный эпизод, запечатленный писателем в очерке о Гольфстриме, который был напечатан в журнале «Эсквайр» весной 1936 г. В очерке мимоходом упоминался старик, одиноко рыбачивший где-то возле берегов Кубы. Он подцепил на крючок огромную рыбу, и она увлекла за собой его лодку далеко в море. «Два дня спустя рыбаки обнаружили лодку старика миль на шестьдесят дальше к востоку. «. Пойманная стариком рыба оказалась больше, чем наполовину, объеденной акулами. Старик почти обезумел от такой неудачи, а акулы, заканчивает Хемингуэй свой рассказ, продолжали курсировать вокруг его лодки.
Примерно о том же повествуется в книге «Старик и море». Но теперь писатель создает развернутый — живой, зримый и поэтический — образ старого рыбака. Это человек с «веселыми» глазами, человек, который не сдается.
Рыбак Сантьяго любит беседовать с мальчиком, который часто ходит с ним в море, он интересуется игрой в бейсбол. Однако мы знакомимся с ним в дни, когда у него на уме только одна мысль — об улове. Ему необходимо во что бы то ни стало поймать какую-нибудь рыбу, ведь «вот уже восемьдесят четыре дня» он ходит в море и «не поймал ни одной рыбы». Старик, рассказывает Хемингуэй, «заранее решил, что уйдет далеко от берега; он оставил позади себя запахи земли и греб прямо в свежее утреннее дыхание океана. Он мерно греб, не напрягая сил, потому что поверхность океана была гладкой, за исключением тех мест, где течение образовывало водоворот. Старик давал течению выполнять за себя треть работы, и когда стало светать, он увидел, что находится куда дальше, чем надеялся быть в этот час».
«Еще не рассвело, — продолжает писатель нанизывать новые и новые детали выхода Сантьяго на рыбную ловлю, — а он уже закинул свои крючки с приманкой и медленно поплыл по течению. Один из живцов находился на глубине сорока морских саженей, другой ушел вниз на семьдесят пять, а третий и четвертый погрузились в голубую воду на сто и сто двадцать пять саженей. Живцы висели головою вниз, причем стержень крючка проходил внутри рыбы и был накрепко завязан и зашит, сам же крючок — его изгиб и острие — были унизаны свежими сардинами».
Сначала, узнаем мы из этого подробного и точнейшего рассказа, Сантьяго поймал небольшого тунца, а потом вдруг почувствовал на леске «вес огромной рыбы». Рыба стала тащить за собой лодку. Так продолжается несколько часов подряд. Старик уже изнемогает от усталости, но отказаться от преследования рыбы он не может.
Пространно описывает Хемингуэй долгую борьбу Сантьяго с огромной рыбой, которая влечет за собой лодку. «Рыба начала делать круги» лишь на третий день после выхода старика в море. С него «градом катился пот, и устал он сверх всякой меры». Несколько раз Сантьяго ощущает дурноту, руки его порезаны, он думает про себя: «Я устал так, как не уставал ни разу в жизни. «. Однако борьба не прекращается. Вот показалась спина рыбы, ее удалось перевернуть, но она «снова выпрямилась и медленно поплыла прочь».
Еще одна попытка, «и рыба снова ушла». Но, наконец, «она перевернулась на бок и тихонько поплыла на боку, едва — едва не доставая мечом до обшивки лодки. Старик бросил лесу, наступил на нее ногой, поднял гарпун так высоко, как только мог, и изо всей силы, которая у него была и которую он сумел в эту минуту собрать, вонзил гарпун рыбе в бок. «.
Рыба убита. Казалось бы, теперь осталось только сделать «черную работу». Но старику не суждено было воспользоваться плодами своего труда. Его ждали схватки с еще более серьезными противниками, нежели огромная рыба. Точно грозная весть о неожиданно грядущем страшном несчастье звучит в повести простая фраза: «Прошел целый час, прежде чем его настигла первая акула».
Дальше идет рассказ о борьбе Сантьяго с акулами. Их все больше. Он сражается с ними из последних сил, но акулы отрывают от рыбы, которую с таким трудом поймал старик, все новые и новые куски мяса. В конце концов остается лишь ее обглоданный остов. Когда лодка входит в родную бухту старика, к ней привязан только скелет рыбы. Это была небывало большая рыба — «от носа до хвоста в ней. восемнадцать футов». И Сантьяго с грустью говорит мальчику: «Они меня победили». Мальчик отрицает это — рыба не могла «одолеть» старика. «Что верно, то верно, — говорит Сантьяго. — Это уж потом случилось».
Такова канва повести о старом рыбаке, который проявил удивительную волю в борьбе с акулами, но все же не сумел взять верх над ними. Рядом с образом Сантьяго в повести стоит образ мальчика Манолина, который нежно любит старика — своего наставника и старшего друга. Когда Сантьяго, измученный всем пережитым, засыпает в своей хижине, мальчик приходит к нему, радуется, что «старик дышит», и плачет, увидев его руки. «Мальчик, — рассказывает Хемингуэй, — отнес в хижину банку с горячим кофе и посидел около старика, покуда тот не проснулся».
Американские критики, посвятившие повести «Старик и море» немало работ, обычно рассматривают ее не как реалистическое, а как символическое произведение. Бейкер, который полагает, что в основе всего творчества Хемингуэя лежит сложная система символов, склонен видеть в повести «Старик и море» особенно яркий пример символизма в литературе. Рыбак в понимании Бейкера — современный Христос. «. Сантьяго, — пишет он, имея в виду израненные бечевою руки рыбака, — так же остро ощущает свои руки, как если бы он был распят на кресте». Литературовед сочувственно цитирует суждение американского критика М. Бэкмана о том, что деревянная лодка Сантьяго — это символ деревянного креста, на котором был распят Христос.
Примечательно, что сам Хемингуэй возражал против подобной интерпретации его книги. В беседе с корреспондентом журнала «Тайм» он сказал, что «не существует такой хорошей книги, в основе которой были бы заранее придуманные символы. Я пытался, — продолжает писатель, — изобразить настоящего старика, настоящего мальчика, настоящее море, настоящую рыбу и настоящих акул».
Нам представляется, что писатель в основном был прав. Он действительно стремился изобразить «настоящих» старика и мальчика. Столь же правдиво и достоверно изображены в книге и морские хищники, с которыми пришлось бороться Сантьяго. Строго реалистически рассказывает Хемингуэй, например, о появлении первой акулы: «Акула догнала его не случайно. Она выплыла из самой глубины океана, когда темное облако рыбьей крови сгустилось, а потом разошлось по воде глубиной в целую милю. Она быстро плыла у самой поверхности моря, легко прорезая воду своим высоким спинным плавником. За плотно сжатыми двойными губами ее пасти в восемь рядов шли косо посаженные зубы». И когда Хемингуэй рассказывал об окровавленных руках рыбака, и когда он описывал зубы акулы, которые «напоминали человеческие пальцы, скрюченные, как звериные когти», он исходил из реальной жизни, а не стремился (по его насмешливому выражению) «запечь» символы в свою повесть, как изюм запекают в булку. «Хлеб с изюмом — неплохая штука, — заметил писатель в той же беседе с корреспондентом журнала «Тайм», — но простой хлеб лучше».
А все же, как уже было отмечено, в повести «Старик и море» есть нечто такое, что в предыдущих книгах Хемингуэя ощущалось лишь едва заметно. Сквозь реалистическую ткань этого произведения настойчиво проступает начало сказочно-романтическое.
Романтическую окраску книге придает, в частности, настойчиво повторяющаяся тема львов, тема Африки. Львы, Африка — это мечта об иной, счастливой жизни, которую рыбак, может быть, действительно знал в прошлом, а скорее только рисовал в своем воображении.
Сантьяго рассказывает мальчику: «Когда мне было столько лет, сколько тебе, я плавал юнгой на паруснике к берегам Африки. По вечерам я видел, как на отмели выходят львы». Затем он засыпает, и ему снится «Африка его юности, длинные золотистые ее берега и белые отмели — такие белые, что глазам больно, — высокие утесы и громадные бурые горы. Каждую ночь он теперь вновь приставал к этим берегам, слышал во сне, как ревет прибой, и видел, как несет на сушу лодки туземцев». Чуть ниже Хемингуэй продолжает: «Ему снились только далекие страны и львята, выходящие на берег». Замученный погоней за рыбой, вынужденный бодрствовать, старик выражает надежду, что рыба заснет — «. тогда и я смогу заснуть и увидеть во сне львов. Почему львы — это самое лучшее, что у меня осталось?» Стоило старику заснуть, и «ему приснилась длинная желтая отмель, и он увидел, как в сумерках на нее вышел первый лев, а за ним идут и другие; он уперся подбородком о борт корабля, стоящего на якоре, его обвевает вечерним ветром с суши, он ждет, не покажутся ли новые львы, и совершенно счастлив». Наконец, в самом конце повести говорится: «Наверху, в своей хижине, старик опять спал. Он снова спал лицом вниз, и его сторожил мальчик. Старику снились львы».
Сказочно-романтические интонации часто возникают в речи рыбака — особенно там, где он обращается к рыбам и птицам, единственным его «собеседникам» в море. Хемингуэй пишет, что Сантьяго «стал разговаривать вслух, когда от него ушел мальчик и он остался совсем один». И в словах старика, обращенных к зверям, есть явная торжественность. Он говорит с рыбой, птицами, акулами точно с разумными существами, говорит так, как иногда говорят с животными персонажи сказок. Его язык необычен:
«Рыба. я с тобой не расстанусь, пока не умру».
«Рыба. я тебя очень люблю и уважаю. Но я убью тебя прежде, чем настанет вечер».
«Худо тебе, рыба. Видит бог, мне и самому не легче».
Когда птица садится на корму лодки, Сантьяго спрашивает ее: «Сколько тебе лет. Наверно, это твое первое путешествие?»
» — Побудь со мной, если хочешь, птица. Жаль, что я не могу поставить парус и привезти тебя на сушу, хотя сейчас и поднимается легкий ветер. Но у меня тут друг, которого я не могу покинуть».
Таким же романтически звучащим языком рассуждает Сантьяго о звездах, луне и т. д. Он говорит:
» — Рыба — она тоже мне друг. Но я должен ее убить. Как хорошо, что нам не приходится убивать звезды!»
«Представь себе: человек что ни день пытается убить луну! А луна от него убегает. Ну, а если человеку пришлось бы каждый день охотиться за солнцем? Нет, что ни говори, нам еще повезло», — подумал он.
Или вот еще одно обращение Сантьяго к рыбе: «Ты губишь меня, рыба. Это, конечно, твое право. Ни разу в жизни я не видел существа более громадного, прекрасного, спокойного и благородного, чем ты».
Все это придает повествованию о злоключениях старого рыбака особую поэтичность и, пожалуй, многозначительность.
По мнению многих критиков, смысл иносказания, заключенного в повести-притче «Старик и море», раскрывается во всей полноте лишь в самом конце произведения. Сантьяго упорно — и вначале успешно — борется с рыбой, а затем с акулами, но затем он теряет все, что приобрел. Именно этот итог повествования обычно и приковывает к себе внимание.
Разумеется, то, что усилия героя книги ни к чему не привели, придает произведению трагедийный оттенок. Кстати, в статье Хемингуэя, напечатанной в 1936 г., сообщалось, что рыбак, послуживший прототипом Сантьяго, все-таки спас от акул часть своей добычи. В повести «Старик и море» рассказывается, что старик вернулся домой только со скелетом пойманной рыбы. Писатель теперь стремился как можно резче подчеркнуть, что Сантьяго потерпел полное фиаско. Напрашивается как будто вывод, что Хемингуэй действительно хотел убедить читателей в тщете человеческих усилий, в бесперспективности борьбы. Так и понимают книгу многие читатели и профессиональные критики. Такой вдумчивый литератор, как, например, Дж. Норт, отмечая прославление в повести мужества, все же сводит «философию этой книги» прежде всего к мысли о том, что «человек рожден, чтобы терпеть поражение».
Такая интерпретация повести представляется нам необоснованной.
В романе «Иметь и не иметь» о людях, «единственная гордость» которых — «уменье все вытерпеть», говорилось с явно критическими интонациями. Но Кантуэлл, главный герой повести «За рекой в тени деревьев», — это снова человек, для которого прежде всего характерна способность стоически переносить страдания, мужественно смотреть в глаза смерти.
В книге «Старик и море» дело обстоит иначе, нежели в повести о Кантуэлле или в произведениях Хемингуэя 20-х годов. Правда, в повести показана бесплодность усилий Сантьяго, но в то же время это произведение — гимн человеческой воле, борьбе.
Манолин пытается утешить старика, уверяя, что жизнь еще принесет ему счастье. Но дело не только и не столько в нотках надежды, которые вносит в повесть образ мальчика. Сильнее всего звучат в книге слова самого Сантьяго о величии, о непобедимости человека.
Истерзанный, замученный, рыбак говорит все же: «У этой рыбы хватит сил на всю ночь. Ну, и у меня тоже». Дальше снова слышится гордое: «Не так страшно. А боль мужчине нипочем».
Старик как бы подводит итог всему тому, что он пережил, в страстном восклицании: «Но человек не для того создан, чтобы терпеть поражения. Человека можно уничтожить, но его нельзя победить».
И снова он говорит себе: «Драться. драться, пока не умру».
Еще важнее то, что сцены единоборства старика с рыбой и особенно с акулами — самые лучшие, наиболее впечатляющие во всей повести. Ими в значительной степени и определяется ее сила, привлекательность и значение.
Вот часть одной из этих сцен.
Безумно уставший старик надеется, что ему «не нужно будет больше сражаться». «Только бы мне больше не сражаться!» — думает он. «Но в полночь, — продолжает Хемингуэй, — он сражался с акулами снова и на этот раз знал, что борьба бесполезна. Они напали на него целой стаей, а он видел лишь полосы на воде, которые прочерчивали их плавники, и свету который они излучали, когда кидались рвать рыбу. Он бил дубинкой по головам и слышал, как лязгают челюсти и как сотрясается лодка, когда они хватают рыбу снизу. Он отчаянно бил дубинкой по чему-то невидимому, что мог только слышать и осязать, и вдруг почувствовал, как дубинки не стало. Он вырвал румпель из гнезда и, держа его обеими руками, бил и колотил им, нанося удар за ударом».
Даже если рассматривать повесть «Старик и море» не только как реалистическое повествование о трудной жизни простого рыбака, о его борьбе за существование, но и как притчу, нельзя не признать, что смысл и пафос ее — непобедимость истинно человеческого.
Небезынтересно, что в книге «Старик и море» вновь возникает тема преодоления человеческого одиночества, которая так горячо прозвучала в романе «Иметь и не иметь». Старик черпает силы в дружбе мальчика. В своей лодке, вдалеке от берега и от людей, рыбак не раз сожалеет, что он один: «Жаль, что со мной нет мальчика. Он бы мне помог и увидел бы все это сам».
«Нельзя, чтобы в старости человек оставался один, — думал он».
И снова: «Эх, был бы со мной мальчик!»
Приходится, однако, добавить, что социальный смысл темы «Нельзя, чтобы. человек. один» раскрыт в повести не так выпукло, как в романе «Иметь и не иметь».
«Старик и море» — произведение художника-гуманиста. Оно напоминает «Жемчужину» Джона Стейнбека, одно из немногих удачных произведений, созданных крупным американским прозаиком в 40-е и 50-е годы, которые для Стейнбека в еще большей мере, чем для Хемингуэя, были периодом серьезных творческих затруднений. Напрашиваются некоторые параллели.
И одна из них заключается в том, что самые значительные в художественном отношении книги обоих американских писателей, появившиеся в период с 1941 по 1960 г., с большой силой выражают любовь к простым людям (любопытно, что герои обеих книг — бедняки из Латинской Америки), но уступают более ранним их произведениям по широте показа конкретных черт жизни народа в условиях современной буржуазной действительности. Думается, что и в этом сказалось влияние специфической обстановки, создавшейся в США после второй мировой войны.
Источник