Слепой соленый темный океан

Содержание

Слепой соленый темный океан
Другие статьи в литературном дневнике:
Слепой соленый темный океан
жизнь
Другие статьи в литературном дневнике:
Любовница французского лейтенанта (104 стр.)

Слепой соленый темный океан

…он обрел наконец частицу веры в себя, обнаружил в себе что-то неповторимое, на чем можно строить; он уже начал – хотя сам бы он стал ожесточенно, даже со слезами на глазах, это отрицать – постепенно сознавать, что жизнь (как бы удивительно ни подходила ты к роли сфинкса) все же не символ, не одна-единственная загадка и не одна-единственная попытка ее разгадать, что она не должна воплощаться в одном конкретном человеческом лице, что нельзя, один раз неудачно метнув кости, выбывать из игры; что жизнь нужно – из последних сил, с опустошенной душой и без надежды уцелеть в железном сердце города – претерпевать. И снова выходить – в слепой, соленый, темный океан.

Д. Фаулз «Подруга французского лейтенанта».

Другие статьи в литературном дневнике:

29.08.2011. Жаль.
26.08.2011. Чёрт бы меня побрал!
23.08.2011. Игры престолов
18.08.2011. Жаворонок
15.08.2011. Жить. натянутой струной.
07.08.2011. Он
05.08.2011. Подруга французского лейтенанта

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Источник

Слепой соленый темный океан

Отправились по морю Киска и Сыч,
Усевшись в челнок голубой.
Семь сдобных плетенок и денег бочонок
Они захватили с собой.

И Сыч под гитару в мерцании звезд
Запел про сердечный недуг:
«Прелестные глазки! Невиданный хвост!
О, как ты прекрасна, мой друг, мой друг,
О, как ты прекрасна, мой друг!»

Мурлыкнула Киска: «Блаженство так близко!
Твой голос так дивно хорош!
Поженимся, милый, ждать больше нет силы, –
Но где ты кольцо возьмешь, возьмешь?
Но где ты кольцо возьмешь?»

Они плыли вперед ровно месяц и год
И однажды в Лимонном Лесу,
В чужедальнем краю увидали Свинью
С блестящим кольцом в носу, в носу,
С блестящим кольцом в носу.

И с трепетом тайным Сыч молвил: «Продай нам
Колечко!» – «Извольте – продам!»
Через сутки – не вдруг – повенчал их Индюк,
Оказавшийся там по делам, делам,
Оказавшийся там по делам.

Потом был обед из мятных конфет,
А на сладкое – фунт ветчины,
И в интимном кругу на морском берегу
Все плясали при свете луны, луны,
Все плясали при свете луны.

Мы в море жизни словно острова.
Нас разделяют мели и проливы.
Бескрайняя морская синева
Нам плещет в берега, пока мы живы.
На карту мира мы нанесены
Как точки без длины и ширины.

Но пробудились вешние ручьи,
И месяц выплыл из-за туч тяжелых,
И чу! – уже ночами соловьи
Божественно поют в лесистых долах;
Им вторят ветры – и несется вдаль
Призывное томленье и печаль.

Близки и в то же время далеки,
Разлучены безжалостной пучиной,
Бесчисленные эти островки,
Что встарь слагались в материк единый;
Их зорко стережет морская гладь –
А друг до друга им рукой подать.

Кто обратил, едва лишь занялось,
Их пламя в груду угольев остылых?
Кто присудил им жить навечно врозь?
Бог, Бог своею властью разделил их;
ОН так решил – и нам от Бога дан
Слепой, соленый, темный океан.

Жил-был когда-то один итальянец, называвший своей родиной город Геную,
И он больше всего на свете любил морскую стихию, седую и пенную.
Среди генуэзцев он слыл бездельником, но он не хотел торопить событий:
Он ждал, когда наступит время открыть эпоху великих географических открытий.
Он утверждал, что Земля кругла,
И чернь потешалась над ним как могла,
И всё это безропотно сносил наш герой,
Но однажды он спросил: «Какой нынче год? Уж не тыща ли четыреста
девяносто второй?
Настала пора открывать Америку, если я не путаю даты,
И посмотрим, что вы тогда запоете, если я и впрямь открою Америку и не
сообщу вам ее координаты».
И Колумб собрался и поехал в Испанию призанять деньжонок у Фердинанда,
Но король Фердинанд был изрядный жмот и сказал, что ему бы синицу
в руки, а Америки в море ему не нандо;
И пока несолоно хлебнувший Колумб стоял у дворца, озираясь опасливо,
Он припомнил, что семейная жизнь Фердинанда, к счастью, сложилась
не очень счастливо;
А когда в супругах согласья нет и правящий дом скандалами славится,
То идея, которую отвергает король, королеве должна непременно понравиться.
И Колумб надушил носовой платок персиковым маслом и цитронеллой*
И пошел побеседовать с Изабеллой,
И она сказала: «Молодой человек, преклоните колени и будьте как дома;
Не могу припомнить ваше лицо, но пахнет как будто очень знакомо»;
И он понял, что дело идет на лад, и сказал королеве не без апломба:
«Ваше величество, я Колумб; по-испански я называюсь Колон, но зато
по-итальянски зовусь Коломбо;
Я, как бы популярней вам объяснить, адмирал Бэрд** пятнадцатого века,
И я нуждаюсь в финансовой поддержке – можно наличными, а можно в виде чека».
И она, как и следовало ожидать, отнеслась с пониманием к его дерзновенности
И сказала ему: «Вот мои сокровища», – и при этом не имела в виду детей, как
Корнелия, матушка братьев Гракхов: Изабелла была богаче Корнелии
и дала Колумбу свои драгоценности.
И Колумб сказал: «Покажите мне кто-нибудь, в какой стороне тут у вас закат,
и я сей же миг паруса подниму»,
И он поплыл и открыл Америку, и его посадили за это в тюрьму;
Он томился в оковах, мрачнее тучи,
И Америка была названа в честь Веспуччи,
И печальная судьба Христофора Колумба – урок всем школьникам и всем
избирателям:
Гораздо спокойней быть популяризатором, чем незадачливым
первооткрывателем.

*Средство от москитов
** Ричард Ивлин Бэрд (1888-1957) – американский адмирал, знаменитый полярный исследователь

расстоянии, удобном для глаз,
И друзья начинают над вами подтрунивать и дружно посылают вас
к окулисту, как именуется для пущей солидности знакомый вам
с юности глазной врач,
И этот врач оказывается главный хохмач,
Потому что замечает довольно ядовито, что поджидал вас с тех самых пор,
как полгода назад у него в гостиной вы поклонились старинным часам
В полной уверенности, что это он сам;
И он вам велит читать по таблице какую-то чушь вроде ЫМБШ БЫНКМ,
и вы спрашиваете, что это за ДРЫМБШ и за ХМЫНКМ, и он
выписывает вам окуляры –
И даже не одну, а целых две пары:
Одни – так называемые очки для чтения, чтобы через них читать Перри
Мейсона*, а также газеты и журналы с картинками.
А другие – очки для постоянного ношения, то есть для хождения и глядения,
чтобы можно было ходить по улице, не здороваясь всё время
с незнакомыми блондинками.
И тогда начинается веселая жизнь: например, вы снимаете очки для глядения,
чтобы надеть на нос очки для чтения, и тут вспоминаете, что очки
для чтения вы забыли в спальне или в автомобиле,
И надо надеть очки для глядения, чтобы пойти за очками для чтения, но,
поскольку вы сняли очки для глядения, вы не можете разглядеть, куда

вы их положили.
Люди древности прекрасно обходились без очков – их никто не выписывал
ацтекам и инкам,
И мне надоела эта возня: завтра же выброшу обе пары, и буду доживать свой
век без забот, и буду кланяться в свое удовольствие старинным часам
и незнакомым блондинкам.

*Адвокат, герой популярных книг американского писателя Эрла Стэнли Гарднера (1889-1970), построенных на материале судебных процессов.

Многие люди живут в лихорадке,
В спешке, в горячке, без всякой разрядки.
В сфере финансов, искусств и наук
Не покладая натруженных рук.
Ихний девиз от рожденья Господня –
Что-то полезное сделать сегодня.
Этих людей вы найдете везде:
Труд им не в тягость, а радость – в труде.

Что до меня, моя цель и веселье –
Это, конечно, постель и безделье.
Я бы в постели весь век пролежал:
Я в одеяле обрел идеал.
Что мне желанней, чем яства и вина?
Только пижама, подушка, перина!
Я выпиваю стакан молоку
И засыпаю на правом боку.

Труженик, двери закрыв на засов,
Спит свои жалкие восемь часов.
Это не отдых, а чистая йога –
Неугомонным и этого много;
Мнится, я слышу их жалобный стон:
Треть своей жизни потратить на сон!
Полно, спартанцы, к чему убиваться-ти?
Жалко восьми? Мне не жалко двенадцати!

Спящий без просыпу ночью и днем
Следует верным и честным путем.
У обитателей мягких диванов
Нету амбиций и творческих планов.
Кроток и чист погруженный в дрему:
Зависть и злоба ему ни к чему.
Если слегка поскоблить лежебоку,
Истинный праведник явится оку.

Сталин и Гитлер, пока они спят,
Так же безвредны, как пара ягнят.
Поздно ложатся вожди и тираны –
И, как на грех, просыпаются рано!
Легче дышалось бы людям Земли,
Если бы все на кровати легли –
В Чили, в Кабуле, в Непале и в Польше, –
Крепко уснули и спали подольше!

Источник

жизнь

Жизнь всё же не символ, не одна-единственная загадка и не одна-единственная попытка её разгадать. Она не должна воплощаться в одном конкретном человеческом лице. нельзя, один раз неудачно метнув кости, выбывать из игры; жизнь нужно — из последних сил, с опустошённой душой и без надежды уцелеть в железном сердце города — претерпевать. И снова выходить — в слепой, солёный, тёмный океан.
(Джон Фаулз, «The French Lieutenant’s Woman»)

Другие статьи в литературном дневнике:

27.02.2009. Сон Юкико
25.02.2009. о малом. дождь и снег
09.02.2009. жизнь
04.02.2009. о воровстве

Источник

Любовница французского лейтенанта (104 стр.)

А что же Чарльз? Если бы по его следам все эти двадцать месяцев должен был идти какой-нибудь добросовестный сыщик, я от души бы ему посочувствовал. Чарльз побывал почти во всех городах Европы, но нигде не задерживался подолгу. Он отдал дань вежливости египетским пирамидам и Святой земле. Он видел сотни достопримечательных — и просто примечательных — мест, поскольку посетил также Грецию и Сицилию, но смотрел на все вокруг невидящим взором; все это были только шаткие стены, воздвигнутые между ним и небытием, последней пустотой, полнейшей бесцельностью. Стоило ему пробыть где-то больше недели, как его охватывала непереносимая тоска и апатия. Он так же пристрастился к перемене мест, как курильщик опиума к своему зелью. Обыкновенно он путешествовал один, в лучшем случае с каким-нибудь местным драгоманом или слугой-проводником. Крайне редко он присоединялся к другим путешественникам и терпел их общество несколько дней; почти всегда это были французы или немцы. От англичан он бежал, как от чумы, и если общительно настроенные соотечественники порывались завести с ним знакомство, он окатывал всех без разбора ледяным душем равнодушия.

Палеонтология, вызывавшая у него теперь слишком болезненные ассоциации с событиями той роковой весны, его больше не интересовала. Запирая перед отъездом свой дом в Кенсингтоне, он предложил Геологическому музею забрать лучшие экспонаты из его коллекции, а остальное раздарил студентам. Мебель он отдал на хранение и поручил Монтегю снова сдать внаем дом в Белгравии, когда срок предыдущей аренды истечет. Жить там он больше не собирался.

Он много читал и вел путевой дневник, однако описывал лишь внешние впечатления, довольствуясь перечнем мест и событий и совершенно не касаясь того, что творилось у него в душе, — просто нужно было как-то скоротать долгие вечера в уединенных тавернах и караван-сараях. Единственным способом выразить свои сокровенные чувства сделались для него стихи; в поэзии Теннисона ему открылось величие, сравнимое с величием Дарвина — если можно сравнивать столь различные области. Разумеется, Теннисона Чарльз ценил совсем не за то, за что славили его викторианцы, официально увенчавшие его громким званием лауреата. Любимой поэмой Чарльза стала «Мод»267, на которую в ту пору как раз обрушилось всеобщее презрение и которая почти единодушно объявлена была недостойной пера мастера; он перечитал ее, наверное, раз десять, а некоторые главки — десятки раз. С этой книгой он никогда не расставался. Собственные его стихи не выдерживали с ней никакого сравнения, и он скорее бы умер, чем показал кому-нибудь свои слабые опыты. Но два четверостишия я все же процитирую — чтобы вы поняли, каким он виделся себе в дни своего изгнания.

А чтобы помочь вам избавиться от оскомины, которая наверняка осталась у вас во рту после этих стихов, я приведу другое стихотворение, гораздо более замечательное; Чарльз знал его наизусть и почитал — пожалуй, это единственное, в чем мы с ним могли бы согласиться — благороднейшим образцом лирики викторианской эпохи.

Однако, пребывая в состоянии мрачной безысходности и многого себе не прощая, Чарльз за все время ни разу не помышлял о самоубийстве. В ту минуту великого прозрения, когда он увидел себя освобожденным от оков своего века, своего происхождения, своего класса и своего отечества, он еще не успел осознать, до какой степени эту свободу олицетворяла для него Сара; он отважился на изгнание в уверенности, что будет в нем не одинок. Теперь он не возлагал больших надежд на новообретенную свободу; ему казалось, что он всего-навсего сменил одну западню — или тюрьму — на другую. Единственной отрадой, спасительной соломинкой, за которую он цеплялся в своем одиночестве, было сознание, что он изгой — но не такой, как все; что он сумел принять решение, которое по силам лишь немногим, — неважно, мудрый или глупый это был поступок и к чему он приведет в конце концов. Временами, при виде какой-нибудь четы молодоженов, он вспоминал об Эрнестине и начинал искать в своей душе ответа на вопрос: завидует он им или сочувствует? И убеждался, что во всяком случае не жалеет об этой упущенной возможности. Как ни горька его участь, она все же благороднее той, которую он отверг.

Путешествие Чарльза по Европе и Средиземноморью длилось месяцев пятнадцать, и за все это время в Англии он не показывался. Он ни с кем не вел переписки и только изредка посылал Монтегю деловые распоряжения — вроде того, куда в следующий раз переводить деньги. Монтегю был также уполномочен время от времени помещать в лондонских газетах объявление: «Просим Сару Эмили Вудраф или лиц, осведомленных о ее теперешнем местопребывании…», но откликов на эти объявления не поступало.

Сэр Роберт, узнав о расстроившемся браке племянника из его письма, вначале принял эту новость с неудовольствием, но потом махнул рукой, поскольку все его мысли были заняты сладостным предвкушением собственного семейного счастья. Черт возьми, Чарльз еще молод, он найдет себе другую невесту — не хуже прежней, а то и получше; пока же хорошо и то, что он избавил сэра Роберта от неприятного родства с семейством Фрименов. Перед отъездом за границу племянник явился засвидетельствовать почтение миссис Белле Томкинс; дама эта ему решительно не понравилась, и он пожалел дядю. Он вторично отклонил предложение сэра Роберта считать Маленький дом в его поместье своим — и ни словом не обмолвился о Саре. Ко дню свадьбы он пообещал вернуться, но с легким сердцем нарушил обещание, отговорившись вымышленным приступом малярии. Близнецы, вопреки его предположению, на свет не появились, но сын и наследник родился, как положено, спустя год и месяц после отъезда Чарльза из Англии. К тому времени он настолько свыкся со своей судьбой, что больше не роптал, и, отослав поздравительное письмо, решил, что ноги его никогда не будет в Винзиэтте.

Источник