Лонго Айза Пессина: «Я» лирическое и «я» биографическое в поэме Анны Ахматовой «У самого моря»
«Царственное слово». Ахматовские чтения.
Выпуск 1. — М.: Наследие, 1992 г. — С. 111-118.
«Я» лирическое и «я» биографическое в
поэме Анны Ахматовой «У самого моря»
Историю создания своей первой поэмы «У самого моря»1 рассказывала сама Анна Ахматова.
В набросках воспоминаний2 она связывала начальные строки поэмы с впечатлением, произведенным стихотворением Блока «Венеция» (из цикла «Итальянские стихи»3. Ахматова читала: «С ней уходил я в море / С ней покидал я берег. » и писала: «Бухты изрезали низкий берег, / Все паруса убежали в море. «
Она описывает черноморское побережье, за которым угадываются средиземноморские и южные берега Италии. Живые впечатления Ахматовой об Италии, после поездки туда в 1912 г., стали для нее «сновидением, которое помнишь всю жизнь».
Для того, чтобы подчеркнуть связь между русским поэтом и моей страной, я выбрала это произведение как объект анализа сходства и различия между «я» биографическим и «я» лирическим у Анны Ахматовой.
В этом сообщении я попытаюсь показать, какую содержательность в поэтическом контексте приобретают нейтральные личные местоимения первого лица.
Целью анализа является попытка уловить одну (среди многих) характерную черту поэтики Ахматовой, (оставляем за пределами анализа личное послание автора своему читателю).
Анализ словесной ткани4 позволяет увидеть, какую трансформацию претерпевает слово в системе художественной речи, в частности, в поэтическом тексте.
В своих трудах академик Виноградов утверждает необходимость изучения словесно-художественного произведения как такового, независимо от личности и биографической судьбы автора: языковед должен увидеть замысел в результате тщательного анализа самой словесной ткани литературного произведения5. Русские формалисты начала века заявляли, что любое внелитературное — идеологическое, социологическое, психологическое и биографическое — суждение исключается. Аналогично выражал свое мнение итальянский философ Бенедетто Кроче формулой «эстетический факт — это форма, только форма».
Однако для раскрытия содержательной глубины поэтического произведения необходимо найти адекватный синтез литературоведческого, лингвистического и личностного подхода, так как не учитывать личности поэта в лирике невозможно. Образ автора создает стилевое единство художественного произведения — и это особенно видно на примере поэзии Анны Ахматовой, где лирическое «я» и личность поэта так часто совпадают и определяют индивидуально-поэтический стиль.
Структура поэмы «У самого моря» следующая. Поэма состоит из четырех частей, соответствующих временам года. В первой главе описываются яркое лето, свободная молодая девушка, ее встречи с сероглазым мальчиком (Царевичем); во второй главе яркое солнце становится дымным, сухие ветры дуют с востока (осень? зима?) и героиней овладевает тревога. В начале третьей главы наступает весна со своими красками, и героиня ждет своего Царевича. В четвертой, финальной части поэмы снова лето, но тревожное, невеселое лето.
В поэме, как и в стихотворениях из цикла «Четки» и «Белая стая», присутствуют все мотивы, типичные для молодой Ахматовой: «песня, молитва и любовь»6.
Эйхенбаум в своей книге об Анне Ахматовой писал: «Ее поэма «У самого моря» (1915 года) — скорее свод ранней лирики, чем самостоятельный эпос. Недаром здесь повторяется целый ряд слов и стилистических деталей, знакомых нам по лирическим стихам «Вечера» и «Четок». Но кажется, что ее ожидает переход к более крупной форме»7. Поэма написана белыми стихами, и Анна Ахматова часто утверждала: «Белые стихи писать труднее, чем в рифму».
По содержанию поэма «У самого моря» — своего рода сказка, хотя в ней нет прямых связей с традиционными сказками. Мир поэмы не перенаселен — авторское «я» является главным персонажем, доминирует во всей поэме.
Местоимения — второстепенный лексический ряд, но в поэтическом контексте они приобретают особую содержательность, хотя и относятся к тому слою лексики, который принадлежит к нейтральному фону речи. Они функционируют с равным успехом в любом стиле от поэтического до разговорного. Тамара Сильман в своей статье пишет: «Местоимения являются существеннейшим смысловым звеном лирического жанра, рисующего взаимоотношения между лирическим «я» и миром в обобщенном плане»8. Особенно это чувствуется в поэтических произведениях, где действующее лицо или субъект переживания — сам поэт. Происходит некое приравнивание автора, т. е. поэта, который находится вне текста (эмпирическое я) и главного действующего лица, находящегося внутри текста (лирическое я). Отсюда вытекает, что лирический герой как бы выражает сознание автора.
Поэзия Ахматовой, особенно периода, описанного в поэме, характеризуется некоторыми ее критиками как «интимный дневник», по которому можно узнать подробности личной жизни автора и где явственно ощущаются автобиографические черты. Стихи Ахматовой выглядят как записи о только что пережитых событиях и испытанных чувствах и создают впечатление, что перед нами автобиография. Однако, как известно, Эйхенбаум, Виноградов и другие исследователи в своих статьях предостерегают от таких поспешных выводов.
Анализ поэмы «У самого моря» явно демонстрирует, что «. автобиографические намеки, попадая в поэзию, перестают быть личными и тем дальше отстоят от реальной душевной жизни, чем ближе ее касаются. Придать стихотворениям конкретно-биографический и сюжетный характер — это художественный прием, контрастирующий с абстрактной лирикой символистов. Лицо поэта в поэзии — маска, чем меньше на нем грима, тем резче ощущение контраста. Получается особый, несколько жуткий, похожий на разрушение сценической иллюзии, прием»9.
Постоянные переплетения между лирической героиней и автором поэмы рождают множество ассоциаций, формируя индивидуальный стиль поэта: по словам Эйхенбаума, «героиня Ахматовой, объединяющая собой всю цепь событий, сцен и ощущений, есть воплощенный «оксюморон». Лирический сюжет, в центре которого она стоит, движется антитезами, парадоксами, ускользает от психологических формулировок, отстраняется невязкой душевных состояний. Образ делается загадочным, беспокоящим — двоится и множится. Трогательное и возвышенное оказывается рядом с жутким, земным, простота — со сложностью, искренность — с хитростью и кокетством, доброта — с гневом, монашеское смирение — со страстью и ревностью»10.
Поэма открывается художественной картиной спокойного моря11 на берегу которого ахматовская героиня начинает рассказывать свою историю, давая точное описание вещей, которые становятся реальными, видимыми. Обратим внимание на местоимения: в 16-ти начальных стихах «я» появляется 2 раза:
А я сушила соленую косу.
А я была дерзкой, злой и веселой.
Пять раз «я» отсутствует, хотя действие глагола явно относится к лирическому субъекту, который тем не менее остается безымянным.
Связывание этого лирического «я» (выраженного или нет) с автором вне текста можно увидеть в стихе
И мне монах у ворот Херсонеса
Говорил.
Анна Горенко (еще не Ахматова) проводила лето недалеко от этого античного города на Черном море и до старости лет называла себя «последней херсонидкой». В 1965 г. писала: «Каждое лето я проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет — древний Херсонес, около которого мы жили»12.
И еще строчка: «И уплывала далеко в море. » — именно как в детстве, когда она любила «плавать как щука».
Двадцатичетырехлетняя поэтесса еще во власти воспоминаний, юношеской мечты, грез и сказок весны своей жизни. Здесь можно говорить о единстве времени жития и времени писания. Героиня раскрывает себя, представляется неизвестному собеседнику множеством деталей:
. я была дерзкой, злой и веселой
И вовсе не знала, что это — счастье.
В лесок зарывала желтое платье.
Чтоб ветер не сдул, не унес бродяга,
И уплывала далеко в море,
На темных, теплых волнах лежала.
Имени героини не указано, но образ очень четко и эффектно создает атмосферу дальнейших событий.
Совпадения авторского «я» с лирическим, как было отмечено, можно найти в следующих стихах:
Знали соседи — я чую воду,
И, если рыли новый колодец,
Звали меня, чтоб нашла я место
И люди напрасно не трудились.
(Ее внутренняя связь со стихией воды — вполне биографична: она родилась у моря, жила на море и, по ее словам, «подружилась с морем, с водой»).
Как стало для нее обычным в дальнейшем, Ахматова превращает героиню в пророчицу, в колдунью. Позже, в 1943 г., она причислит себя к колдуньям в стихотворении «Хозяйка» из цикла «Новоселье»13:
В этой горнице колдунья
До меня жила одна:
.
Я сама. Но, впрочем, даром
Тайн не выдаю своих.
Мне ведомы начала и концы,
И жизнь после конца, и что-то,
О чем теперь не надо вспоминать.
Внезапно во взволнованной разговорной речи раскрывается центральный мотив поэмы, развертывается сюжет, который принимает форму воображаемого монолога: «Когда я стану царицей. » Подразумевается, что это ответ на речь другого или разговор с самой собой — с «образом музы» Гумилева: то жестокой безучастной и далекой царицы, то зеленой обольстительной и как будто бы близкой колдуньи и ведьмы14.
Строки: «Я собирала французские пули. / И приносила домой в подоле / Осколки ржавые бомб тяжелых» придают стихам колорит эпохи молодости Ахматовой, когда Крымская война 50-ых годов XIX века еще была жива в памяти народа и в реальной жизни Ахматовой.
Юношеская свежесть чувств неотделима от автобиографизма. Героиня выражает уже не мечты, а конкретные желания:
«Чтобы бухты мои охраняли
До самого Фиолента».
А вечером перед кроватью
Молилась темной иконке,
Чтоб град не побил черешен,
Чтоб крупная рыба ловилась
И чтобы хитрый бродяга
Не заметил желтого платья.
Монолог героини, плавный и естественный по своей форме, продолжается:
Я с рыбаками дружбу водила.
. с ними сидела.
Про море слушала,запоминала,
Каждому слову тайно веря.
Море пересекает всю поэму, и лирическое «я» героини наблюдает за ним, ласкает его глазами, оставляя его всегда в центре этого волшебного мира: она видит бухты, низкий берег, паруса, зеленую рыбу и белую морскую чайку.
Появившийся сероглазый высокий мальчик, который принес ей белые розы, становится другим центральным персонажем поэмы, вернее, — «образом любви». Ему чужда какая-либо активность, он «только влюбился» и хочет на ней жениться, когда будет взрослым.
Диалог между ними продолжается с непопадающими в тон репликами, как будто бы герои не слышат один другого: игра местоимений очень разнообразна: я-ты (она ему), я-ты (он-ей).
«Глупый! —
Я спросила. — Что ты — царевич?»
«Я хочу на тебе жениться, —
Он сказал — скоро стану взрослым
И поеду с тобой на север. »
Заплакал высокий мальчик,
Оттого что я не хотела,
Ни роз, ни ехать на север.
«Тайная боль разлуки» вводит в последнее семнадцатистишье первой части поэмы все черты фабулы: горе героини, стон белой чайки, мертвый фон пейзажа:
Ушел не простившись мальчик,
Унес мускатные розы,
И я его отпустила,
Не сказала: «Побудь со мною».
Далее картина меняется, ведет к заключению с казалось бы неожиданными драматическими намеками, слова, относящиеся к лирическому субъекту, звучат уже безрадостно:
Я отдала цыганке цепочку.
. я разлюбила
Все мои бухты и пещеры;.
Крабов на ужин не приносила.
В комнаты я входить не любила.
Происходит семантическое движение от местоимения первого лица (их только два в тридцати шести стихах) к инклузивному «мы».
Боже, мы мудро царствовать будем,
Строить над морем большие церкви
И маяки высокие строить.
Будем беречь мы воду и землю,
Мы никого обижать не станем.
Интонации и колорит в поэме достигают своих трагических вершин. Но неожиданно внешние формы повествовательного сказа вновь возвращаются. Открывается иной эмоциональный фон.
Ласточки в гнезда свои вернулись,
И сделалась красной земля от маков.
И весело стало опять на взморье.
. И я совсем перестала бояться,
Что новая доля минет.
Местоимения первого лица все реже появляются, речь касается посторонних фигур, не играющих никакой роли: героиня, ждавшая своего царевича, уже предчувствует, что он не вернется к ней.
Тихо пошла я вдоль бухты к мысу,
К черным, разломанным, острым скалам.
Плавный рассказ принимает форму диалога с самой собою, речи в себе и для себя, сгущение мысли достигается сплошной предикативностью, передавая внутреннее видение поэта, непосредственное восприятие:
И повторяла новую песню.
Знала я: с кем бы царевич ни был,
Слышит он голос мой. —
Переходя далее, в полузабытье, от личного «я» к притяжательным местоимениям первого и второго лица, как бы отдаляя трагический конец.
. Передо мною.
Как меня маленькую учили,
Чтобы мне.
Чтоб в нашем доме.
. и сердце мое застыло.
Но трагический конец неизбежен: лирический субъект присутствует лишь как далекий голос и выражает свое уныние:
В сумерки я домой вернулась.
В комнате темной было тихо.
.
Слышала я — над царевичем пели:
«Христос воскресе из мертвых», —
И несказанным светом сияла
Круглая церковь.
Эпилог поэмы непосредственно выражает внутреннее переживание лирической героини, воспоминания о недавно пережитых событиях, которые, по всей вероятности, относятся к самой жизни поэта: «У поэта существуют тайные отношения со всем, что он когда-то сочинил, и они часто противоречат тому, что думает о том или ином стихотворении читатель»15.
В стихах Анны Ахматовой обобщенный лирический субъект приобретает черты героини романа. На разных этапах жизни Ахматовой лирические субъекты менялись, так как менялись обстоятельства жизни. Иногда лирический субъект присутствовал только как голос воспоминания, иногда даже не появляясь в тексте как «я», выражал отчаяние и страх перед жизнью, перед любовью. Но все-таки можно выявить множество точек соприкосновения между лирическим «я» и личностью Анны Ахматовой.
Поэт, в диалоге с собой, в воспоминании о своем жизненном опыте может раскрыть тайны своего знания о мире, свой внутренний мир, свою личность, свое «я».
В заключение заметим, что и ранние стихотворения Ахматовой кажутся записями о только что пережитых событиях и испытанных чувствах, так как в них сказывается ее излюбленный литературный прием — непосредственное обращение к первоисточникам собственных переживаний и чувств.
Поэт — универсален. Истинный поэт присутствует в своих стихах как субъект повествования и одновременно как объект этого же повествования. Полностью это качество было присуще Анне Ахматовой.
Примечания
1. Ахматова А. Соч.: В 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 262-268.
2. По оригиналам, хранящимся в ЦГАЛИ.
3. Блок А. Собр. соч.: В 6 т. Л., 1980. Т. 2. С. 119.
4. Термин принадлежит В. В. Виноградову.
5. Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М., 1959. С. 90.
6. Виноградов В. В. О поэзии Анны Ахматовой. Стилистические наброски. Л., 1925. С. 92.
7. Эйхенбаум Б. Анна Ахматова. Опыт анализа. Пб., 1922. С. 132.
8. Сильман Т. Синтактико-стилистические особенности местоимения // Вопросы языкознания. 1970. № 4, С. 84-85.
9. Эйхенбаум Б. Указ. соч. С. 131, 132.
10. Там же, С. 129, 130.
11. К. Мочульский следил за творческим развитием А. Ахматовой. 1 марта 1913 г. он сообщает Жирмунскому по поводу поэмы «У самого моря»: «Да, Анна Ахматова написала поэму, которая привела меня в восторг. Такая хрустальная полупечальная глубина. «.
12. Ахматова А. Указ. соч. Т. 2. С. 236.
13. Там же. Т. 1. С. 209.
14. «Из логова змиева, / Из города Киева, / Я взял не жену, а колдунью» — Н. Гумилев. См.: Новый мир. 1986. № 9. C. 213.
Источник