Эссе о Море
ЭССЕ О МОРЕ
Летом 1888 г. А.П.Чехов получил приглашение издателя А.Суворина провести несколько дней на его даче в ФЕОДОСИИ. Море очаровало Антона Павловича. В письме из Феодосии 14 июля он писал: « Всё выжжено солнцем, и улыбается только одно море. Купание до того хорошо, что я, окунувшись, стал смеяться без всякой причины. …Море чудесное, синее и нежное, как волосы невинной девушки. На берегу его можно жить 1000 лет и не соскучишься».
Раньше при слове «море» у меня, сухопутного моряка, всегда начинало отчаянно колотиться сердце, словно предстояло свидание с любимой. Попав в Орджоникидзе, просто не верил своему земному счастью. Когда прошла первая очумелость, я стал изучать характер и нравы этого земного чуда. Теперь – то у меня нет никаких сомнений, что море — это живой организм со своей природной душой, существующий в тесном контакте с соседями: Землёй, ветром, небом, Солнцем. Из всех теорий происхождения человека мне ближе та, согласно которой человек вышел из моря. Ведь по своему составу морская вода очень близка к составу человеческой крови. Море, как мать, от колыбели служило человеку: кормило и воспитывало его, помогая выработать характер бесстрашного морехода – викинга, авантюриста – открывателя новых земель.
Человек, вообразив себя властелином природы, порой забывает о своём сыновьем долге. А море живёт естественной природной жизнью. Как и у людей, у моря бывают вспышки гнева. Этой зимой море неистовствовало с особой силой. Сначала оно выбросило на берег кучи мусора, банок, пакетов и прочих человеческих отходов. Поняв, что убирать нагаженное никто не будет, оно рассвирепело и, сожрав добрую треть песочного поселкового пляжа, забросало оставшуюся водорослями, галькой и булыжниками. Вот это характер. Однако, весной оно поняло, что погорячилось, и засыпало всё песком.
Море призвано Богом служить человеку. И оно великолепно справляется с этим, особенно летом, когда пообщаться с ним приезжают отдыхающие. Море никому не хочет зла, оно не знает, что это такое. Оно вполне предсказуемо и требует от вас лишь одного: будьте к нему внимательны. Оно не знает, что такое быть мокрым, и вообще не понимает, как можно оставаться сухим. Море напоминает большого весёлого щенка. Ему никакого нет дела до того, что вы не думаете купаться. Вы сами подошли к нему, что же вы негодуете о намоченных штанах или платье. Оно неустанно лижет ваши ноги, гальку, песок, как собака свою кость. Поиграйте с ним и оно ответит вам привязанностью, будет вместе с вами плескаться и буйствовать. Но не переусердствуйте, не отдавите псу лапу, тогда и он может огрызнуться.
У моря есть высший повелитель – Солнце, оно всегда укрощает буйный нрав моря, напоминая ему о Божественном Долге служить людям. Море затихает и расстилается под его тёплыми и ласковыми лучами. Оно впитывает в себя энергию Солнца, преломляя его лучи в каждой капельке своего организма. Обласканное Солнцем, море играет тысячами отраженных солнечных бликов. Солнце верховодит над всем. Оно ближе всех к Богу.
Небо и море – неразлучные соседи. Они всегда рядом. Когда море спокойно, то небо смотрится в него, как в зеркало, отдавая ему свои краски. Море принимает их, форсирует цвет, поэтому чаще выглядит темнее своего соседа. А порой они сливаются так, что не поймёшь, где кончается море и начинается небо. И тогда, совсем фантастически, смотрится силуэт корабля, появившегося на горизонте: кажется, что он уже не плывёт по воде, а парит в воздухе.
У моря есть любимый друг – забулдыга Ветер. Чаще всего он приходит со своими спутницами тучами и облаками. Тучи прячут от моря Солнце, предоставляя ему возможность побеситься с Ветром. Оно веселится как шальное и на какое – то время забывает о вас. Ведь в гости пришёл закадычный друг, свободно странствующий по миру. С ним можно пообщаться на равных, поиграть так, как с вами оно не осмелится. Вот, где настоящее веселье. И море прыгает так высоко, как только может. Не пытайтесь его обуздать или подстроиться к его прыти – оно сейчас не с вами. Не пытайтесь вклиниться во встречу двух закадычных друзей, чтобы не попасть под жернова естественной природной дружбы. Радуйтесь вместе с ними безумному веселью стихий ( лучше это делать на берегу ). Море пьянеет от счастья, резвится с ветром, пока, разогнав тучи, Солнце не усмиряет обоих. Тогда море пристыженно затихает, взирая на то, что оно натворило. Словно виноватое, снова засыпает пляжи песком, выбрасывая на берег мусор: вы ведь тоже относитесь ко мне по – свински.
Люди стремятся к морю, чтобы смыть не только с тела, но и с души зловонную слизь цивилизации. Солнце, дающее жизнь всему земному, накачивает море энергией счастья. Вы когда – нибудь видели, чтобы человек после купания выходил из воды не улыбаясь? Безропотно отдайтесь морю, и оно поделится с вами своими запасами духовной чистоты и оптимизма. Вы видели, как у моря резвятся дети? Ведь в песочнице такого восторга у них нет. Дети чисты, им нечего смывать, поэтому в их контакте с водой сразу идёт процесс энергетической подпитки. Море играет с ними в свои неповторимые игры, создавая вокруг них маленький земной рай, где избыток положительных эмоций питается их беспредельной фантазией. Дети любят очаровательным фейерверком подымать вверх фонтаны брызг, в каждой из которой прячется маленькое Солнце. Море, как священник на исповеди, очищает человеческую душу, делает её светлее, благороднее. В нём ты можешь растворить своё горе, обиды. Оно лечит и успокаивает, подпитывая тебя жизненной энергией Любви.
А ещё весной или в начале лета, искупавшись, заберитесь на вершину наших сопок и плюхнитесь на зелёную траву, распластав в стороны руки. Уходя взглядом в глубины безбрежной синевы неба, общайтесь с Творцом земного мира. Природа – это храм для души, здесь исповедуешься не словами, а чувствами. Здесь говорит не разум, а твоя совесть, такого эффекта не даст вам ни одна церковь. Вниз с горы вы уже будете не бежать, а порхать словно ангел.
Полюбите море как друга, примите его всеми своими органами чувств, и оно изрядно удивит вас. Это — многообразие цветов и оттенков, это – неповторимый запах, настоенный на целебном аромате морских трав и свежей рыбы. Слушать его можно не только во время шторма, когда оно обрушивается на скалы с пушечным грохотом, но и тихими ночами, когда с сонным урчанием нежно лижет вам ноги.
Вы купались когда – нибудь ночью? Днём море играет и балуется с вами, ночью – баюкает и, упаси вас Боже, может заболтать. Ночью ты в море не один, вместе с тобой будет купаться Луна. Поплыви навстречу ей по лунной дорожке, которую она выстелила лишь для тебя, особенно, если улыбается она тебе во всю ширину своего лунного великолепия. Тёплое море, подыгрывая ночному другу, светится мириадами искр, расходящихся в стороны, как северное сияние, от лёгкого движения твоей руки. Ты плывёшь как кролик в пасть удаву, ты не можешь повернуть назад к берегу – тогда закончится эта симфония чуда. Я включил разум и повернул.
Да, море особенно сильно чародействует по ночам, когда фонари отражаются на отмели словно глаза гигантских рыб, всплывших из глубины, чтобы посмотреть на диковинную жизнь суши. Снимите обувь и по мокрому песку уйдите подальше от какофонии прибрежных шалманов. Заигрывая с вами, прибой будет периодически захватывать вас в плен своей прохлады, словно говоря: « Я тебя поймал!» Тронутые воздушными красками зашедшего солнца облака, лёгкий ветерок, приносящий загадочные запахи и звуки, горьковатый привкус влажного воздуха создают атмосферу другого мира. Душа открывается чувству, губы женщин становятся влажными, а сердца – податливыми словно воск, из которого можно вылепить свой милый образ, если ты решил залезть человеку в душу. К. Паустовский гениально подметил: «Ночью люди говорят то, что никогда не скажут днём. Ночью голоса у людей, особенно у женщин, меняются. Утром после ночных разговоров люди стыдятся смотреть друг другу в глаза. Люди вообще стыдятся хороших вещей, например, человечности, любви, своих слёз… всего того, что не носит серого цвета.»
Изучив несложные правила «совместного общежития», одевайте ласты, маску и исследуйте подводный мир. Первый раз нырнуть на глубину – это всё равно, что полететь в космос. Мир под водой настолько же красив и богат разнообразием жизненных форм, как и мир сухопутный. В этом таинственном безразмерном аквариуме деловито снуют рыбы, у входа в свои норы подстерегают добычу крабы. Плотно облепив подводный камень, раскрыли створки мидии. В зарослях морской травы растянулась на солнце рыба – игла, очень доверчивое создание (вы можете взять её руками), а вокруг с военной выправкой снуют морские коньки. Заглянув в расщелину камней, можно увидеть ощетинившуюся колючками хищную морду ерша, подготовившегося к броску… Вы получите огромное удовольствие, наблюдая за жизнью неведомого для вас подводного мира.
Особенно загадочно море на глубине. Я люблю нырять с катера, когда посмотрев наверх, видишь на светлом фоне поверхности его винт, руль, обросший морской щетиной корпус. А внизу под тобой – сгущающаяся до черноты синева, словно молниями, пронизанная солнечными лучами. Преломляясь на неспокойной поверхности, лучи постоянно перемещаются, растворяясь в глубине, пожирающей свет. Если повезёт, увидите мелькнувшую тень, напуганной вами рыбы.
Уезжая домой, непременно возьмите на память раковину, чтобы в городе, приложив её к уху, услышать далёкий шум моря. Раковина скучает по морю, там она родилась, там её дом. Она будет нашептывать вам морскую мелодию далёкого счастья.
Источник
Жизнь — это море
Философия считается чем-то особенно мудреным, непознаваемом для простого человека, близкого к земле. Однако выясняется, что философы ни о чем таком необычном, неясном не говорят. Часто их размышления близки по теме к уровню тех разговоров, что бабушки раньше вели, сидя на лавочках у подъездов. Недаром когда-то люди, получившие образования в гимназиях, читали труды философов совсем непринужденно, также как сейчас читатели познают Дарью Донцову.
В середине двадцатого века стало окончательно понятно, что человек ушел от бога. Осознавая это, философ и писатель Альбер Камю создал теорию абсурда.
Человек уходит в никуда. За время своей жизни он пытается отыскать какие-то ориентиры, но эти поиски оказываются бессмысленными. Для его вопросов нет ответа. Мир живет сам по себе, он безразличен к человеку.
Камю ищет ответы на то, как можно существовать людям в этом мире, где нет религиозной надежды, мифа о вечном возвращении. Он предлагает в любом случае бороться с теми препятствиями, что ставит перед нами жизнь. Добиваться своей цели, даже если эта цель принципиально бессмысленна. К прометеевскому бунту, так как Прометей и Сизиф в легендах противостояли богам. Человек должен нести тяжесть жизни и при этом с ней не смиряться.
Понятно, что мысли А. Камю стали очень понятны Эрнесту Хемингуэю. Каждый писатель обязательно приходит к своей неизбежной теме. Хемингуэй всю свою жизнь посвятил борьбе. Он сражался и на войне, и после войны. Охотился, поднимался на горные вершины . на его теле не было мест без шрамов. Понятно, что он думал о том, насколько осмыслена его жизнь.
Хемингуэй полностью соглашался с мыслями Альбера Камю. «Старик и море» стал их иллюстрацией. Итог героического упорства героя повести Сантьяго – бессмысленная победа и, в конечном счете, – только, обглоданный акулами, скелет побежденной рыбы. Все в итоге закончилось поражением. Осталась только сама борьба, и старик Сантьяго опять готов к ней. В повести встретились слова, которые сначала показались странными. – «Человека можно уничтожить, но нельзя победить». Камю называл это бунтом Прометея.
Когда-то давно я узнал, что прототипу Сантьяго, Грегорио Фуэнтесу, исполнилось сто лет, старик «далеко ушел в море». Вся Куба тогда гуляла . не знаю, сколько он прожил потом. Хемингуэй покончил жизнь самоубийством. Среди его потомков оказались звезды порноиндустрии, наркоманы, герои всяких скандалов. Они тоже закончили плохо. Не знаю, какой из этого можно сделать вывод. Пусть каждый решает сам.
Когда Хемингуэю выдали Нобелевскую премию, в аннотации к ней упомянули именно «Старик и море». А. Камю, кстати, дали эту же премию сразу после Хемингуэя. Но потом от своего творчества Камю отказался, решил полностью покончить с ним, но это другая история.
Понятно, что идеи А. Камю оказали влияние не только на Хемингуэя. Они повлияли на многое, даже на эстраду. И на их младшего современника, Рэя Брэдбери тоже. По Камю единственная реальная для человека ценность – возможность ощущать мир. Счастьем для человека может оказаться умение наблюдать за жизнью, видеть ее.
Создать ощущение радости в литературном произведении почти невозможно, но Брэдбери удалось уникальное – он смог сделать это. Счастье – вино из одуванчиков, теннисные туфли, разноцветные стеклышки. Такая радость особо естественна в детстве, когда еще далеко до смерти, как в «Вине из одуванчиков», но она может существовать и позже. Когда-то, совсем давно я читал что-то, написанное Брэдбери,и опубликованое, кажется, в журнале «Костер». Там один американский пенсионер позвонил своему другу в Мехико. Он не может приехать, у него больные ноги. Попросил, чтобы его старый друг высунул трубку телефона за окно, чтобы хотя бы опять услышать этот город, Мехико. Как говорил Камю, человек осознает мир при посредстве чувств.
Я согласен с теорией абсурда Альбера Камю. И с Хемингуэем согласен, и с Брэдбери. Пусть кто-то считает по-другому.
Источник
О Жизни как паруснике в бескрайнем море и о любви
Две силы спасают нас – мастерство и воспитание чувств. Обе – наша стихия. Доверимся же им без страха и сомнений
Б.И. Подколзин, из набросков к «Человеческой перспективе»
К то ещё может умертвить Смерть, если не сама Жизнь?!
Жан Кальвин, вождь Реформации
— Что может быть прекраснее возвращения к учёной беседе с другом, когда за окном сыплет снег, а мы в хорошо натопленной комнате со стенами из книг, в мягких креслах, колечками вьётся дым от сигар, и не хватает только камина с потрескивающими в огне дровами, но его можно представить… Но что с Вами, мой друг? Чёрная тень лежит на Вашем лице. Какие-нибудь плохие вести?
— Я похоронил мать на днях. Она тяжело болела, и потому я так долго не выходил на связь. Вы помните её?
— Да, конечно. Ещё по временам нашей с Вами молодости. Она была ироничной и весёлой.
— С тех пор прошло сорок лет. Теперь она была скрюченной ревматизмами, артритами, менингитами и скончалась от гематомы в мозгу. Я провёл у её постели много дней. И знаете, что меня угнетало больше всего? Неотвязная мысль «За что?!». Она была изуродована, и я представляю, что происходило в её душе: ужас, оставленность и безнадёжность. Ничего нельзя было поделать! Никто, никакие специалисты ничего не могли с этим сделать! Вот сижу я сейчас в Вами у камина и беспрерывно помню, что есть такой незваный гость, от которого не защитят никакие запоры, никакие толстые стены, хорошо натопленные комнаты, стопы из книг, телевизоры и компьютеры, наука и техника. Этот гость – смерть. И даже не гость, а тот, кто без всякого приглашения неотвратимо приходит и показывает, «кто в доме хозяин».
— Прости, друг, я не знал… Да, от такого удара не скоро поднимешься, если вообще сможешь когда-либо. Я тебя понимаю… Мне тоже пришлось с этим столкнуться, много раньше, чем я ожидал, – похоронить самого близкого мне человека, и потрясение осталось во мне навсегда. С тех пор я много думал об этом. И ты знаешь, что поразительно, что выдвинулось во мне в ответ на первый план? Парадоксальным образом не чувство покорности, а чувство вины: почему я дал ей умереть!? Чувство унижения от бессилия и даже как бы от собственного предательства было, пожалуй, самым главным. Этакое переключение ответственности на себя. Ты скажешь, что это характерная мужская реакция. Конечно. Но не только. Возможно, что причина и в том, что я вырос на книгах, на настроениях самой оптимистической поры новоевропейской истории и впитал их. Тем более в России, которая уже с начала 20 в. отправилась «на штурм Неба». Но это лишь внешние формы проявления, а под ними, в глубине что-то есть в нашей личности, что выводит её за пределы «собственной шкуры». И не только в страхах, но и в притязаниях.
Ход мирового развития, так благоприятно развернувшийся к концу столетия (крах и отступление тоталитарных режимов, подъём человеческих возможностей), укреплял меня в моём настроении. Я почувствовал, что, быть может, могу дать ответ за всех униженных и оскорблённых Смертью и вообще за всех, ею загубленных. (Ты, конечно, обратил внимание на заглавную букву этого термина – так я обозначаю космическую силу, систематически направленную на разрушение феномена Жизни, вообще уничтожение всех сложных образований, соединившихся гармонически для совместного существования). Конечно, я не намеревался создать оптимистическую «теорию», которая обеспечит или хотя бы предскажет, что «всё будет хорошо». Но ощущаемое мною в себе самом глубинное сопротивление самоуправству Смерти и плодотворное влияние как раз ставших известными в те годы идей Виктора Франкла заронили надежду найти осмысленное, т.е. открывающее перспективу, отношении человека к своему положению даже тогда, когда такой теории нет и в принципе быть не может, а за углом поджидает смерть. Меня вело сочувствие, сострадание, желание помочь всем нам, людям, ободрить в нашем бесконечном пути, бесконечном труде. Показать, что он не напрасен, оправдан. Что он и есть путь спасения, к которому так всегда стремился и стремится человек. Что он и есть верный путь Жизни, частичкой которой мы являемся, исполнение её заветов.
В твоих горьких словах, дружище, немало верного. Но не всё. Смерть приходит к нам не как хозяин. Как бандит – да, но не как хозяин. Дом-то свой, Цивилизацию нашу мы строим для Жизни. А Смерть совершает на него лишь бандитские налёты, пока, правда, неотразимые. Но свободы действий у неё всё меньше. Человек теснит Смерть. У нас против неё два средства – наше растущее мастерство и воспитание чувств. Оба — способны помогать друг другу, оба – в нашей власти, хотя её не так-то просто утвердить. Тем более сейчас, во времена серьёзного ослабления двух «больших» оптимистичных доктрин — светской и религиозной,- так уверенно суливших «светлое будущее». Да и мы с тобой сами с возрастом подвергаемся всё более сильным ударам: и наша психика, да и вообще здоровье. Бывают моменты, я знаю, когда и белый свет не мил. И поэтому, как ты думаешь, дружище, сможем ли мы и дальше поддерживать огонь?
— Ты имеешь в виду огонь в камине?
— Огонь наших бесед.
— Я думаю, да – мы должны продолжить. Не прятать же, как страусы, головы в песок. Да и вопросы эти рано или поздно неотступно встают перед каждым человеком. Они всё равно не дадут нам покоя.
— Ещё раз убеждаюсь, старина, что мы не случайно когда-то задержались друг подле друга… Что ж, в таком случае я попрошу Вас, сэр, раздвинуть пошире шторы, чтоб мы увидели пляску снежинок за окнами, подложим дров в камин и устроимся поудобнее. Передайте мне, пожалуйста, зажигалку. Да, вот эту, в виде сапожка. Сигара погасла. Эта партия, кажется сыровата… Благодарю… И ещё одно перед тем как начать: разрешите и дальше иногда обращаться к Вам, как старому другу, по имени и на «ты». Приятно, что наша беседа не академическое ристалище, да и толку больше…
Я начну немного издалека, чтобы подготовить восприятие и разъяснить дальнейшее употребление некоторых не совсем привычных терминов в сфере «мастерства» и «воспитания чувств». Сначала несколько слов о мастерстве – одной из двух главных, как мы упоминали, предпосылок гуманного, т.е. приемлемого для человека, будущего. Подробнее мы обратимся к этой предпосылке дальше, а здесь коснёмся лишь одного аспекта.
Мастерство, среди прочего, включает в себя обладание, наращивание и умение использовать «капитал» (термин, который ныне у всех на устах). Капитал (в переводе с латинского – «главный») – главная ударная часть нашего мастерства. Имеющий «капитал» – это значит, напрямую говоря, не голый, а «оснащённый». Вообще капитал это оснащение. И, конечно, не бирюльки какие-нибудь, а оснащение для дела, сила, верно пущенная в ход. И не только для производства, как толковали раньше, а вообще для эффективной деятельности (кстати, знания – это тоже капитал). Если мы хотим, чтобы капитал использовался эффективно, мы должны соответствующим образом подстроить свою деятельность: например, освоить соответствующую специальность, согласиться на регламентированный рабочий день. Т.е. капитал определённым образом «регулирует» поведение своего владельца или пользователя. Вместе с ним человек совершал своё вхождение в цивилизацию.
В частности, “социальный капитал” – это оснащённость знаниями корректного общественного, в том числе делового, поведения (лучше, если они превратятся в привычку и даже в сакральный кодекс). Если его нет, дело плохо. Например, иммигрантская молодёжь в пригородах Парижа (а может и Вашего Торонто?), не имеет возможности себя применить, т.с., вцепиться в гриву успеха, также и потому, что не приспособлена к новым для себя общественным условиям, не освоила пути к систематическому труду или учёбе в гораздо большем по величине и более сложном обществе, в котором ныне оказалась, не готова к толерантному и лояльному поведению за пределами, скажем, своего прайда или жилого квартала. Она может только бить (стёкла в магазинах и по физиономии полицейских и прохожих) или не бить. (И тут аллюзия не только на Гамлета. Помнишь старый советский анекдот: Что вы ещё можете, кроме как копать? – Могу не копать…).
В противоположность этому современный западный (а теперь и шире можем сказать – «цивилизованный») человек гораздо полнее и адекватнее, чем иммигрантская молодёжь, регулируется своим социальным капиталом (подробно разработанными и усвоенными законами, привычкой законопослушания, совестью, внутренней цензурой) и потому предсказуем и ограничен (а также самоограничен) в действиях в некоторых, и даже во многих, направлениях. Но именно потому у него появляется опора выступать гораздо свободнее в остальных – таких, как оригинальное и интересное дело, наука, техника, путешествия, — ибо имеются необходимые для этого умения, средства, развитые интересы, одобрение и доверие со стороны окружающих. (Ведь подростка, умеющего плавать, родители легче отпустят на реку да ещё пирожков с собой дадут). Путь к настоящей, большой свободе (а не к краткому комичному или трагическому разгулу) — в умении подчинять себя выработанным культурой требованиям. А это особенно трудно в период реформ, когда всё становиться зыбким, и сама почва привычных, прежних требований уходит из-под ног. В странах бывшего СССР, как и в России до 1917 г., которой я специально, как историк, занимаюсь, нехватка социального капитала, а потому скудность индивидуальных человеческих возможностей – большая проблема, во многом определяющая и определявшая ход дел.
Человек жаждет свободы и силы, как жаждет их всё живое, стремясь утвердить себя в Мире, повлиять на происходящее. Но, обладая сознанием, он хочет не вообще, а «правильно», осмысленно повлиять. То есть так, как он понимает смысл в соответствии с усвоенной культурой и собственным саморазвитием. Не найдя удовлетворения в смысле, человек, пусть даже неосознанно, ощущает всё нарастающую глубинную, т.н. «фундаментальную», тревогу, совершенно совпадающую по природе с тревогой, испытываемой теми, кто не выполняет свой долг. «Правильному» направлению самоутверждения индивида, осмысленному приложению сил, воспринимаемому как движение к истине, может решающим образом способствовать развитие второго из упомянутых нами ранее в беседе средств борьбы за гуманное будущее – «воспитание чувств». Конкретно речь пойдёт о феномене «расширения Я» (или образовании, скажем иначе, «Большого Я»), понимание и освопение которого делает только первые шаги в общественной мысли. Вот несколько иллюстраций.
Рокуэлл Кент, американский художник, имя которого теперь вряд ли встретишь за океаном, но можно вспомнить по его выставкам в СССР, пишет в своей прекрасной автобиографии It ’ s me O Lord (1955 г.) (в квадратных скобках мои вставки): «Воздействие, которое оказывали на меня Дарвин, Толстой и многие поэты, было непосредственным следствием того, что я созрел для их восприятия; они дали мне подтверждение моих собственных мыслей, внесли в них ясность, которой я жаждал, и стали желанными спутниками моего разума, моей души. И, кто знает, может быть даже эти гиганты были бы рады обрести меня. Юноше – он мог бы быть похожим на меня — Толстой ответил на письмо:
«Мой дорогой N.N. Я обращаюсь к Вам со словом «дорогой» не потому, что так принято, а по той причине, что после Вашего первого, а особенно второго письма, между нами установилась тесная связь, я сердечно полюбил Вас. Вы не можете себе представить, в какой мере я одинок. Вы не можете себе представить, — цитирует дальше Кент,- до какой степени меня, такого, каким я есть на самом деле, презирают все окружающие»».
Как видим, тут настоящий крик через бездну, аналог мандельштамовской статьи в “Аполоне», где поэт сравнивает художественное произведение с отправленным в бутылке посланием потерпевшего кораблекрушение, которое носится в Океане Культуры, пока его не выловит и не прочтёт родственная душа.
Вот о такой душе свидетельствует Кент: «Писатели, которых я полюбил, всё в большей степени становились для меня реальными людьми из плоти и крови, близкими друзьями в самом интимном смысле слова: как истинные друзья-единомышленники; они ни при каких условиях не изменяли своим убеждениям.
…Самыми плодотворными были для меня,- продолжает он далее,- вечерние часы в моём маленьком доме [Речь идёт о выстроенном им для себя деревянном доме (а Кент был не только художником, но и плотником, строителем домов, в том числе, на заказ) недалеко от рыбацкого посёлка на острове Монхеган у берегов штата Maine ]. Сидя в качалке, положив ноги на раскрытую дверцу печки, задёрнув занавески, чтобы укрыться от безграничности ночи, я читал при свете настольной лампы в обществе единственного живого существа — мурлыкающей кошки. Я читал книги, как бы в поисках единственного собеседника-единомышленника, который помог бы мне понять, правильным ли путём я иду, а их авторы, отдававшие мне, как все хорошие писатели, всё богатство своего таланта, стали моими друзьями, друзьями гораздо более близкими и задушевными, чем мои прежние товарищи из плоти и крови. Книги, точно проникающие в самую душу излияния, значили для меня слишком много. Я был слишком молод, жаден до жизни, полон желаний и одинок, слишком нуждался в душевной близости друга и любви, чтобы воспринимать книги только как печатное слово».
Примечательно, что вскоре Кент полюбил и женился. Кажется, куда уж ближе. Однако ни о какой душевной близости с женой, да, пожалуй, и в с кем бы то ни было в ходе его жизни, включая детей, мы в его исповеди так и не услышим.
Как видим, дорогой друг, герой этого сюжета решительно устремляется к тем «референтным» (т.е. образцовым для него) группам и «референтным» персонам (несомненно им сверх меры идеализированным), которые, по его мнению, помогают его движению к истине. Ради этого он без особых колебаний покидает те «реальные» сообществ, к которым принадлежит. И жители рыбачьего посёлка, на краю которого стоял домик Кента — в общем-то трудолюбивые и богобоязненные люди,- а также многочисленные собратья-живописцы, постоянно приезжающие на остров “на пленер», для таких бесед, на взгляд Кента, совершенно не годились. Их обывательская неготовность оторваться от повседневности не позволяли устремиться к самым сияющим, самым высоким вершинам истины, к которым жаждал прильнуть молодой художник.
Это, конечно, крайний, радикальный вариант «расширения Я», который легко заводит в утопию. Недаром, Кент со временем оказался в дружбе с тоталитарным Советским Сюзом, обведённый вокруг пальца его пропагандистскими обманками, не потрудившись и не сумев оценить возможностей американской демократии.
Сложнее и ценнее сочетание описанного расширения «Я», совершаемого ради движения к истине, с другим, давнишним, видом расширения: объединением с близкими людьми, с роем (во всём многообразии его форм), разделением их интересов и принятием ответственности за них. То есть развитием того, что именуют «мы сознанием», «мы-чувством». Абрахам Маслоу пишет (в своей последней работе The Farther Reaches of Human Nature , опубликованной посмертно в 1971 г.), что любовь-идентификация может стать способом преодоления эгоистического «Я». «Имеется в виду альтруистическая любовь (например, к своему ребёнку, к другу)… Здесь возможна и более широкая идентификация со всё большим количеством людей – вплоть до идентификации со всем человечеством. Это можно также описать как всё большее расширение границ «Я», вплоть до человеческого рода в целом». И чем выше развивается культура, добавим мы, тем больше оба вида расширения проникают друг в друга. Это происходит из-за умножения интеллектуального багажа, вариантов стратегии, обмена информацией, усовершенствования форм общежития, развития гуманности и укрепления позиций демократической морали.
Итак, мы уделили внимание, выдвинутым предварительно вопросам терминологии. Но тут вы, сэр, вполне оправдано можете остановить собеседника, обратив внимание на то, что он вводит в свой дискурс понятия «истины» и «стремления к ней», никак не объяснив и не обосновав их существование фактами. И тут мы оказываемся перед сакраментальным вопросом, может быть центральным в человеческой культуре, который в Евангелии — в сюжете с Пилатом,- обращённый к Иисусу, предстаёт, в изложении апостола Иоанна, так:
«[Иисус говорит:] Я на то родился и на то пришёл в мир, чтобы свидетельствовать об истине… Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, снова вышел к иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в нём». Т.е. римский претор пришёл к выводу, что Иисус безобидный сумасшедший. А заданный вопрос – просто ироническая прибаутка для себя самого. Пилат даже не стал слушать ответа, ибо знал, что никакой истины нет, а есть только плоть дрожащая.
У Булгакова эта сцена выглядит так:
« — Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее.
— Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?”
Но, в отличие от Евангелия, здесь, как мы знаем далее по тексту, Пилат начинает всерьёз подозревать, что истина всё-таки есть. Она, а точнее, верные подступы к ней, лежат в душевном сближении людей. Но в сближении не любом, а основанном на доброжелательности. Причём доброжелательности не только между родственниками и, говоря в широком смысле, «однопартийцами» или порождённой восхищением референтными персонами (как это мы видели выше у Рокуэлла Кента), что было испокон веку, а в доброжелательном сближении людей как таковых, ибо, как говорит тот же Иешуа, «злых людей нет на свете».
Но эту истину надо ещё суметь разглядеть – увидеть то доброе, что есть в каждом человеке, способность сострадания, дарованную ему разумом, и обратиться к нему через голову всех жестоких «пещерных» инстинктов, наслоенных историей. Иешуа умел (поэтому-то он в романе заслужил «свет», в то время как Мастер удостоился лишь «покоя»). И для вошедшего с ним в интеллектуальный и душевный контакт Пилата она тоже на миг полыхнула золотым огнём из-за завесы повседневности. Но в слишком уж радикальной форме предлагал её Иешуа, требующей разрушения всего личного жизненного уклада, выступления практически в одиночку против ожиданий и привычек всех окружающих.
И обременённый свинцовыми веригами страхов, обязанностей, рутинного честолюбия, прокуратор не решился следовать за ней. И из-за возникшего душевного разрыва потом тяжко страдал. И, как показал писатель, если бы жил тысячи лет, то тысячи лет бы страдал. Почему же он так переживал? Потому что изменил чему-то самому высокому и, как он со временем понял, самому насущному, что есть в нём самом и к нему, как личности, взывает – изменил возможности сближения, любви, человеческой солидарности и потому появления смысла собственной жизни, а значит спасения. Это чувство, вероятно, в той или иной мере знакомо каждому человеку. Причём, приходит оно к нам – далеко не всегда осознанное и названное — в очень разных личинах.
В дальнейшем ходе европейской истории грандиозная религиозная Реформация, становление общественного и политического самоуправления (демократии) предоставили самым широким слоям населения гораздо более удобные возможности для следования нравственным нормам, истине, в том числе в условиях повседневности. Опираясь на них, выросший класс средневековых мастеров, обходя забронзовевших феодалов, поднял знамя свободы в Европе и добился победы. С другой стороны, по мере расширения горизонтов гуманизма человек шаг за шагом преодолевал свою дикарскую традицию жить враждебными друг другу группами, привычку если уж «дружить», то непременно «против других». Оба названных обстоятельства помогали друг другу, совершенствуя ход исторического процесса. Чем большее количество людей участвует в общественном взаимодействии, сохраняя при этом определённую индивидуальную суверенность, самостоятельность деятельности и уважая суверенность других, чем для большего числа найденные форма, темп, направление взаимодействия приемлемы, тем оно мощнее и разнообразнее, тем увереннее и для сообщества, и для индивидов (путём подражания друг другу) отыскивается верный путь, сокращается опасность роковых невозвратных ошибок. Умножение числа и разнообразия вариантов, вносимых участниками, это предпосылка оптимизации стратегии, ибо расширяет поле опыта, возможность появления и использования ценных предложений.
И это не абстрактные теоретические рассуждения. Убедительные данные наук, исследующих становление человека и человечества на разнообразном материале, охватывающем сотни тысяч и даже миллионы лет (т.е. когда успевают сформироваться не только причины, но и созреть следствия) – в том числе, среди прочего, данные антропологии и палеоантропологии, добившихся на базе генного анализана больших успехов в самое последние годы, — однозначно свидетельствуют о преимуществах в темпах развития именно сообществ, популяций с большим числом и разнообразием участников – об успехе «больших батальонов» (если использовать крылатое словечко Наполеона).
Да что там далеко ходить! Что может быть красноречивей недавнего провала мировых тоталитарных режимов (и жалкого состояния их нынешних рудиментов, таких как Куба, Северная Корея, Бирма и т.п.), систематически уничтожавших альтернативную мысль и действие (хотя какое-то время и они могут успешно существовать, группируя и форсируя уже накопленные их предшественниками или украденные у свободных обществ ресурсы). Даже частичное, не тотальное ограничение разнообразия – например, в силу требований какой-либо доктрины, или интересов какой-либо клики — может привести к отсечению в т.ч. и самых ценных вариантов, ибо теоретически, на глазок никогда нельзя определить их ценность, весомость их смысла. Надо дать им расти, существовать, опробовать себя на практике… Цивилизация должна развиваться как коралловый риф (выражение Toynbee ), имеющий общую судьбу, но одновременно тысячи точек роста.
Однако это ещё не всё. У приведенных мною выше авторов речь идёт, как мы видели, не только о действии «совместном» и в то же время «суверенном», но и действии «солидарном». Чем совершенней способ находят люди, чтобы с доверием, доброжелательностью и взаимным признанием самостоятельности объединиться друг с другом (способ взаимодействия, которое мы вслед за Gary Chapman ’ом, можем назвать «любовью завета», т.е. любовью духовно требовательной, представляющей собой лучший вариант расширения «Я»), тем свободнее становится каждый из участников и в своих замыслах, и в делах, без затруднения получая от других поддержку и ресурсы, тем весомее его вклад в общее движение и тем ближе он, в некотором смысле, к спасению, потому что силы его употребляются правильно, а его «Большое Я» через то, что он любил, продолжается дальше.
Я понимаю, что слово «спасение», столь заветное да ещё неоднократно мною повторённое, привлекает к себе особое внимание, требует объяснения. Не предполагая сейчас пускаться в развёрнутые рассуждения, ограничусь одной картинкой. В пронизанных доброжелательством сообществах личность может стать безграничной по протяжённости своих чувств и интересов и в этом отношении в каждый данный момент по своему самоощущению бессмертной, побуждаемой к деятельности ради всего диапазона забот своего «большого Я», причём побуждаемой ничуть не слабее, а то и сильнее, чем человек, уповающий на бесконечное существование (ибо это нельзя назвать жизнью) в раю. Ведь то, на что порой мы не найдём времени, не найдём выдержки, не сделаем для себя, мы сделаем для другого, на которого простёрлась наша забота и наша ответственность. Мы стремимся друг к другу, и это верный источник силы и – что ещё важнее – вдохновения …
Опираясь на эти чувства, мы преодолеваем Смерть не только тем, что проходим мимо неё в будущее частями своего «Большого Я». Мы также тесним её и напрямую – физически, физиологически – своим растущим мастерством. Под «мастерством» я понимаю всю совокупность человеческих умений, начиная, скажем, от штамповки высокоточных изделий из необычно прочных и лёгких да вдобавок человеком же придуманных материалов и кончая генной инженерией; начиная от организации невиданных по совершенству человеческих сообществ (социальных демократий), сочетающих высокий уровень интеграции с высокой автономностью индивидов, и заканчивая способностью прокормить семимиллиардное человечество, намного превзошедшее численностью любую популяцию животных на Земном Шаре. Причём, хорошо прокормить, хорошо одеть, комфортно устроить, предоставить ресурсы для деятельности, для творчества, предпринимательства, увеличить продолжительность жизни в разы, дать человеку средства освоить Землю и вывести его в Космос. Конечно, это не избавило нас начисто от кризисов, от смертельно опасных междуусобных конфликтов, но тем не менее достигнутое мастерство несомненно уже сделало человечество ведущим фронтом, могучим остриём Жизни.
Ты скажешь, дружище, что для тебя с юности жизнь была ценна, как приключение, а не как упорядоченная деятельность в составе любого, пусть и супер-совершенного, коллектива. Но, пожалуй, тут одно не противоречит другому. Ведь будущее нигде не начертано. Оно слагается из шажков, решений, совершаемых на свой страх и риск в меру отваги, мудрости, подлости или доброй воли каждым из людей в данный конкретный миг в данном конкретном месте. Углубляется только перспектива. Так , например, христианин – настоящий христианин – захвачен грандиозностью задачи, поставленной перед ним Богом, и потому ему не трудно поставить банальные авантюрные приключения на их скромное место. А уж гуманисту, носителю развитых чувств, о которых я здесь говорю, — тем более. Самое впечатляющее в Мирозданьи это человек, целеустремлённо действующий под пронизывающим ветром времени. И он ухитряется, совершенствуя своё мастерство, отыгрывать у него пядь за пядью, несмотря на то, что под этим ветром поколение за поколением стареют, сгибаются и, наконец, гибнут и распадаются, мелькая одно за другим, как спицы в колесе.
От ветра времени нет защиты, но его можно преодолеть контр-движением человечества, опирающегося на своё растущее мастерство и объединённого чувством взаимной заботы и любви. Как сделали когда-то водители парусников, когда научились использовать поток ветра, чтобы двигаться наперекор ему. И человечество как раз такой парусник, фрегат в бескрайнем море. Сможешь ли ты представить его себе действительно бескрайним? По нему бессмысленно куда-то плыть – к какому-то берегу, к локальной цели. Но цель тем не менее есть, но не неподвижная, а динамичная: цель в нас самих. Мы должны обязательно плыть, сопротивляться ударам стихии, делать свой корабль всё мощнее и крепче, если хотим и далее оберегать и взращивать такую прекрасную вещь, как жизнь. Кто это сделает, если не мы?! «К то ещё может умертвить Смерть, если не сама Жизнь?!» — писал один из великих учителей человечества, вождь европейской христианской Реформации Жан Кальвин . И на этом пути нас ждут все приключения, какие можно себе представить, и даже те, что представить нельзя, — ведь море-то бескрайнее.
Как ты уже, очевидно, заметил, рассматриваемый тут способ достижения истины, спасения, лежит исключительно в плоскости человеческой «самодеятельности», а не предписан, не спланирован заведомо какими-то внешними силами. Дело в том, что довольно подробно прослеженные к настоящему времени многомиллиарднолетняя эволюция живого и человеческая история, равно как и наше повседневное поведение, совершенно определённо дают картину стохастического процесса. Такой процесс, определяемый безграничным числом факторов, не может быть точно предсказан, рассчитан вперёд никакими ухищрениями и слагается однократно в первый и последний раз. Именно потому его осуществляет не Механизм, состоящий из деталей, а Жизнь, состоящая из организмов.
В нём осуществляется переход от предыдущего состояния к последующему не путём однозначной передачи «по цепочке», как полагают телеология и «жёсткий» детерминизм, а через поиск: опробывается многообразие локально сформированных вариантов, среди которых отбираются и закрепляются наиболее успешные. Т.е. движение происходит методом проб и ошибок («методом тыка»), в силу активности «снизу» — от организмов, от человеческих особей и их разнообразных объединений, берущих на себя всю инициативу и ответственность.
А раз это так, то выстраиваем ли мы будущее «самодеятельно», движимые инстинктом жизни, или выявляем своими действиями Божью волю для Мира, т.е. черпаем ли вдохновение в своём порыве или в своём предназначении — в обоих вариантах мы выступаем главным действующим элементом, на свой страх и риск принимая на себя всю тяжесть проб и ошибок, тяжких раздумий, трудов и даже смертей, применяя всё более умножаемые культурой способы и варианты действия, преодолевая заблуждения и преступления. Мы делаем это в соответствии с задачами Жизни и её потребностями, как физиологическими, «материальными» – в еде, питье и т.п., — так и потребностями в разгадке устройства Мирозданья, в определении общего направления движения, человеческой перспективы, т.е. теми, которые принято называть духовными и которые по сути являются верхними этажами более развитой стратегии всё той же Жизни.
Т.о. все наши надежды и возможности лежат в едином лоне, в том, в котором действуем и мы сами, и потому излагаемая здесь концепция прямо противостоит религиозным и квази-религиозным (т.е. и поту-, и посюсторонним) доктринам предустановленного достижения «благого будущего», как и вообще провозглашающим «финальные» судьбы мира. Будто кто-то имел возможность его измерить, увидеть край! Нет, наша перспектива – путь, и задача – не потерять способности идти, способности жить, отстоять право «первородства», т.е. положение полноценного игрока на Мировой арене, нацеленного «решать проблемы по мере их поступления», избегая измышлённых теоретиками «магистральных дорог» и «великих учений», которые неизбежно оказываются тупиками. Дело не в том, что определение будущего это не прерогатива Бога. Это ничья не прерогатива. Задача достижения Блага в общем виде не решается. Мы лишь должны сделать свой шажок, продумав и исполнив его в меру своего мастерства и своей любви. Это и будет наш вклад. И правильность его гораздо важнее, чем большой масштаб. Мы должны стремиться стать достойными не финала, который есть Смерть, а пути, который есть Жизнь.
Как пишет Наум Коржавин в «Последнем язычнике (Письмо из VI века в XX )”:
Гордость, мысль, красота – все об этом давно отгрустили.
Все креститься привыкли, всем истина стала ясна…
Я последний язычник среди христиан Византии.
Я один не привык… Свою чашу я выпью до дна.
Его давняя добрая знакомая и моя – тоже давняя – эрудированная собеседница Люка Свершкова прочла мне недавно этот стих по телефону. В богатых интонациях голоса он звучит ещё сильнее.
Вот так в духовных запросах, порождаемых жизненным порывом и развитых культурой, появляется мостик, по которому человек может выйти за пределы своей социальной роли и биологической скорлупки, взяв на себя заботы Мира. Только так он может утолить свою тревогу, исполнив то, к чему стремиться, а значит то, для чего предназначен. Появляется возможность для новой, недоступной ранее Стратегии Жизни — Стратегии Перманентной (т.е. вновь и вновь подтверждаемой) Победы Жизни над Смертью, что и есть истина.
Когда-нибудь мы приспособим пронизывающий ветер времени надувать наши паруса так, чтобы плыть против него. Точно так же, как в своё время Жизнь научилась всё разрушающий и уносящий поток разложения, возрастания энтропии, господствующий в Природе, использовать для строительства принципиально противоположного начала во Вселенной — организмов, в том числе и нас с вами. Кстати, вот Вам пример — ловлю себя на слове: я только что сказал «мы» совершенно непринуждённо, ощущая в себе всё человечество – прошлое и будущее – и от его имени. И для этого не надо быть героем. Это нормальное человеческое чувство на той ступени гуманности, которая уже достигнута. И теперь нам нужно лишь чуть прибавить умения, терпения и мудрости, чтобы двинуться дальше – ведь Жизнь питает себя движением.
Для того, чтобы быть счастливым и делать счастливыми других, человеку и человечеству остаётся только одно – действовать как написано на знамени в руках юноши в поэме Лонгфелло: « Excelsior ! – Выше и выше! (Превосходи!)» (1841 г.). Все остальные варианты суть только страх, щемящая тоска, слёзы и смерть без утешения, без воздаяния. Спустя столетие получившие широкое признание воззрения экзистенциалистов утвердили мысль, что такой путь постоянного выхода за свои пределы органичен самой природе человека. Работающий в нас инстинкт Жизни получил признание. Замкнулся круг самопознания, указанный известным российским мыслителем Владимиром Одоевским: «Человек должен окончить тем, чем он начал; он должен свои прежние инстинктуальные познания найти рациональным образом; словом, ум возвысить до инстинкта» (1844 г.). Этот рубеж имеет все достоинства стать прочной основой для следующего плодотворного этапа человеческой истории.
Мы можем стать достойными своих возможностей и своих страданий. Мы можем освободить человеческую душу от по-прежнему сидящих в нас унизительных и повергающих в отчаяние канибальских комплексов HOMO. Мы можем отнять у Смерти возможность несправедливо и неотстранимо терроризировать и калечить наше тело и нашу душу. Только отстояв жизнь, мы сохраняем весь горизонт возможностей, в т.ч. и тех, о которых и не подозреваем. Для этого у нас есть две силы – ЛЮБОВЬ и МАСТЕРСТВО. Обе – наша стихия. Доверимся им без страха и сомнений. Не бойся непонимания и ошибок! Главное – искренность сердца. Найдя точку опоры в себе, человек устремиться дальше, увлекая за собой к согласию весь мир.
Источник